А у Сашки Калеуша не только новенький мотоцикл и красивая мама, но и огромная квартира из целых четырёх комнат. Наверное, поэтому он такой весёлый мажор. Хорошо быть мажорным, когда у тебя огромная квартира с целой своей комнатой, новенький мотоцикл, который тебе папа и мама подарили, и тебе не надо делать курсовые для других и возить негров ночью по Пушкинской. Я, разумеется, маме и папе вечером рассказала, что мы заходили пожрать (то есть – поесть) к Сашке Калеушу. И рассказала, какая у него красивая, огромная, четырёхкомнатная квартира на Пролетарском бульваре и какое у его мамы красивое джинсовое платье в заклёпках, змейках и с пояском. И что она прямо в нём по дому ходит. Прямо в нём и ещё в таких колотушках, в каких тёти-спекулянтки ходят, а у нас с мамой таких нет. И ещё сдуру ляпнула, что у мамы Сашки Калеуша котлеты вкуснее, чем у нас. Это я сгоряча, да. От восторга. Потому что на котлетах этих мою маму прорвало, и она стала кричать папе про «живут же люди!». Вот из их последующей беседы на повышенных тонах я и узнала, что у Сашки Калеуша мама – начальница женской зоны и вообще полковник. И папа у него тоже полковник. И всё у них в шоколаде, не то что у некоторых. «Некоторые» – это, как я поняла, мы. Мы все вместе взятые – папа, мама, старший брат и я, – мы и есть те самые «некоторые», у которых нищета и жопа голая, и мы ничего для детей сделать не можем. Эти «мы», вероятно, уже не все мы, а только мама с папой, потому что я и мой старший брат и есть те самые дети, для которых они ничего сделать не могут. Мне, честно говоря, особо ничего и не надо. Ну а что у мамы Сашки Калеуша котлеты вкуснее, так сколько раз уже маме даже моя тётя, её родная сестра, говорила, что побольше хлеба надо класть! И котлет больше выйдет, экономия – тётин аргумент, и вкуснее – это уже мой (аргумент – это важный довод про что-то в чью-то пользу, например, про хлеб в котлетах для меня).
На самом деле все мы – в виде моей семьи – живём очень мирно и очень хорошо. Любим друг друга и радуемся друг другу, и взрослым большую часть времени нет до нас никакого дела, потому что мой брат уже и сам взрослый, а я, когда нет школы, большую часть времени провожу у бабушки и дедушки, и значит, с братом и его компанией – тоже. И всё время там в кого-то влюбляюсь, в кого-то развлюбляюсь. Ну а с Сашкой Калеушем брат дружит уже три года, и Сашка Калеуш уже все три года мне сильно нравится, несмотря на остальные влюблённости-развлюблённости. И тут вот, здрасьте, – общипанная курица Диночка. Любовь всей жизни, тряпки ей модные покупает на мамины деньги (потому что у его мамы есть деньги), и вообще, жениться засобирался. Только дураки женятся в девятнадцать лет. Вот, значит, их теперь два таких дурака. Сашка Калеуш со своей Диночкой. И мой старший брат со своей девицей. Мой папа на моей маме женился, когда ему было аж целых двадцать семь. А маме – двадцать два. Это уже нормально. Это уже взрослые люди. А Сашке Калеушу и моему брату по девятнадцать. Диночке – вообще восемнадцать. Девице моего брата двадцать один (скоро двадцать два будет) – и она для моего брата старая. Дедушка сказал, что это им всем моча в голову ударила. Очень даже может быть. Дедушка – он умный. Наверное, знает, как оно, когда моча в голову ударяет. Я лично не знаю. Мне моча никогда в голову не ударяла. Я избегаю таких ситуаций, когда моча может в голову ударить. Я очень осторожная. И хитрая. Тот же дедушка говорит, что я – Макиавелли. Это он, пожалуй, слишком. Потому что Макиавелли – мужчина, кардинал и вообще давно умер. А я – девочка, школьница и живее всех живых. Всех девочек Сашки Калеуша переживала и эту Диночку переживу. Всё равно моя мама сказала, что мама Сашки Калеуша не разрешит ему на этой Диночке жениться. Иногда – и очень даже часто! – моя мама знает, что говорит!
У Сашки Калеуша, между прочим, это слово – «фемина» – до Диночки было если не ругательным, то, как минимум, издевательным. Издевательским, правильнее будет сказать. Таким, с подковыркой. Ироничным то есть. А как с ней познакомился, так всё! Никаких фемин. Ни в виде слов, ни в виде, собственно, других девиц.