Виртуоз

— Как хорошо, что моим аналитикам, которые заседают в ситуационной комнате, не выдают карточных колод. Они бы такое погадали! Или, в лучшем случае, резались бы в покер. — Он шутил, но мысленно видел карты в ее быстрых ловких руках, разноцветную масть, которая выстраивала таинственную криптограмму. Запоминал ее пророчество, куда странным образом, окруженной черными и алыми символами, заманивалась истина.

— Ты чем-то очень встревожен. Ты на каком-то распутье. Что тебя томит?

— Ты очень хорошо меня чувствуешь. Будто видишь насквозь. Меня это пугает.

— Тебя что-то очень мучит. Ты похож на птицу, которая сидит на ветке, приподымается, готовая вспорхнуть, и опять замирает. Что у тебя на уме?

— Не вправе сказать. Чтобы принять верное решение, не ошибиться, не совершить роковую ошибку, я стараюсь достичь такой высоты понимания, какой достигали библейские пророки, восточные дервиши, афонские ясновидящие, московские блаженные. Я и сюда-то, к Олеарию, пришел, чтобы раскрыть запечатанный разум. Был очень близок к откровению, возвысился духом и снова сорвался в пропасть. Видно, мне не дано. Коридор в небо замурован, и я бьюсь головой о кладку. Здесь нужно быть святым.

— Каждое время предлагает свой образ святости. Ты святой, ты мученик. Ты достиг высоких степеней посвящения.

— Я не мученик, я баловень. Но вполне могу снискать мученический венец. Дело, которым я занимаюсь, восседая в Кремле, вполне может обернуться тюрьмой, куда меня отвезут прямо сквозь Троицкие ворота. Меня могут убить — уличная толпа, или киллер, или в суматохе дворцового переворота. В любую минуту я могу умереть.

— Я умру вместе с тобой. Меня тоже убьют, как женщину Виртуоза. Я не буду жить без тебя. Пусть меня вместе с тобой растерзает толпа. Или казнят, как Марию Антуанетту вместе с Людовиком. Или расстреляют в гнилом подвале, как расстреляли Николая Второго и императрицу Александру Федоровну.

— Ты вспомнила про Николая Второго? Случайно? — его испугала ее прозорливость, словно она угадала его непрерывные сомнения, в которых присутствовало имя царя, миф о лжецаревиче.

— Я знаю, что в этой жизни мы никогда не станем мужем и женой. Но смерть, которую мы примем вместе, будет нашим венчанием, нашей чудесной свадьбой. Как только мы умрем, мы сразу отправимся в свадебное путешествие по городам, которых не знает земная география. По садам, о которых не ведают ботаники. Мы прочитаем великие поэмы, которые здесь, на земле, еще не написаны. Увидим картины художников, которых нет в Лувре и Прадо. Ты умрешь, и я вместе с тобой.

Ее страсть была подобна истерике. Она увлекала его в смерть, где отсутствовали земные помехи, мешавшие им быть вместе. Ему начинало казаться, что она его может убить, чтобы приблизить желанное счастье. Сейчас в темноте слабо мелькнет клинок, вонзится в ямку возле ключицы, которую она целовала.

— Должно быть, я и впрямь заслуживаю смерти, если не могу здесь, в земной жизни, сделать тебя счастливой. Я столько от тебя получаю, ты даришь мне свою нежность, красоту, возвышенные чувства. Спасаешь меня от уныния, предотвращаешь мои жестокие и безумные поступки. Я пользуюсь тобой и мало даю взамен.

— Я так дорожу возможностью служить тебе. Я твоя телохранительница, твоя жрица, твоя разведчица. Готова и впредь исполнять твои самые деликатные и рискованные поручения.

— Как блестяще ты внедрилась в партию «Родина» в роли пресс-секретаря Рогозина. Помешала ему объединиться с Глазьевым и ослабила партию. Не позволила ей превратиться в мощную оппозиционную силу.

— Это было не трудно. Оба самолюбивые, ревнивые, не готовые уступать. Стоило Глазьеву прослушать кассету, где его высмеивал остроумный Рогозин, как все их договоренности полетели в тартарары.

— А блестящая операция, когда ты выманила у лидера СПС, этого холеного плейбоя, дискету с перечнем денежных сумм, которые он получал от Чубайса. Мы предъявили Чубайсу эту дискету, и он прекратил финансирование. Перед самыми выборами «правые» сели на мель.

— Надо сказать, что этот плейбой был весьма настойчив в своих ухаживаниях. Я не рассказала тебе всех деталей операции, иначе ты мог ее отменить.

— А на Сардинии, на яхте Берлускони, ты вскружила голову обоим — и Лампадникову и Долголетову. Они были пьяны, разыгрывали тебя в карты. Ты заставила их обоих кинуться в море, а я в это время перехватил конфиденциальное письмо Жака Атоли, адресованное Ромулу. И письмо попало к Рему.

— В море они вели себя, как дельфины. Подныривали под меня, хватали за ноги, пытались целовать. Мне хотелось их умертвить точечными ударами в сонную артерию. Тогда бы президентское кресло оказалось пустым, и его занял ты.

— Ты тайный убийца. Агент десятка разведок.

— Я твой агент, мой милый.