Виртуоз

— Ах да, в самом деле… — Алексей вспомнил появление в конференц-зале этого яркого человека, перед которым все умолкли и сникли, стараясь оказывать ему знаки высшего обожания. — Я еще спросил моего соседа: «Кто это?» А он мне ответил: «Самый влиятельный человек в России. Быть может, влиятельнее самого президента. Его зовут Виртуоз». Ничего, что я вас так назвал? Может быть, вам неприятно, когда вас так называют?

— Ну что вы, напротив. Есть известный оркестр скрипачей «Виртуозы Москвы». Если угодно, я один из этих скрипачей.

Они посмотрели один на другого, и таким добродушным, милым, смешливым показалось Алексею лицо нового знакомого, так весело и шаловливо блеснули его глаза, что Алексей рассмеялся. Ему стало легко и свободно, словно знакомы они были давно. Как если бы их встреча в этом чудесном саду была оговорена заранее, и не было ничего приятнее, чем сидеть теплым вечером перед великолепным фонтаном с языческой, усыпанной самоцветами девой.

Им принесли ужин. Виртуоз ухаживал за Алексеем. Клал на его тарелку лепестки красной рыбы. Наливал в бокал белое сухое вино. Продолжал обольщать.

— Вы путешествовали по Уралу? Что сумели увидеть?

— Я был в Нижнем Тагиле, в Невьянске, — вопрос насторожил Алексея. Он подумал, что придется рассказывать о злоключениях, которые он пережил в окрестностях этих двух городов, и, быть может. Виртуоз знает об этих злоключениях и станет о них выпытывать. Но тот, услышав названия городов, оживился, счастливо округлил яркие, цвета черной вишни глаза:

— О, вы знаете, я был в Нижнем Тагиле, на танковом заводе. Конечно, это уникальное производство, грозные современные танки. Но меня поразило другое. Перед заводом построен храм. Современный канонический иконостас, традиционные настенные росписи. И среди этих фресок — одна неканоническая, из ряда вон выходящая. Изображен горящий Рейхстаг, черный окоп, в котором лежат убитые немцы, как грешники на Страшном суде. Лесистые холмы, по-видимому, Зееловские высоты, и оттуда выскакивают краснознаменные танки Т-34, «гремя огнем, сверкая блеском стали». Мчатся на Берлин, а над ними летит Ангел Русской Победы. Удивительная фреска, чем-то подтверждает ваше прозрение о царе Николае и Сталине. Связь православного и советского, «белого» и «красного», образующих нерасторжимый имперский сплав.

Огромная заинтересованность слышалась Алексею в словах Виртуоза. Сидящий перед ним могущественный кремлевский чиновник был истинным государственником, имперским мыслителем, творческим историком. Видел в Алексее единомышленника, угадывал в нем пророческий дар, был занят поиском спасительной для России идеи. Как и он, Алексей, чаял преображения измученного народа, победы над историческим злом. Был готов закупорить собой черный провал в преисподнюю, совершить искупительный подвиг. Ему захотелось поведать новому знакомцу о своих чудесных превращениях у Ганиной ямы, о своем полете на небо, к божественному источнику света, о несказанном блаженстве и святости, что он пережил во время небесного странствия.

— Мне говорили, что вы жестокий и коварный человек. Что за вами тянется след непрерывных интриг. Именно вы удерживаете у власти кремлевских самозванцев, изобретаете яды, которыми отравляете народное сознание. Пусть «народ безмолвствует», или улыбается наркотической сонной улыбкой, а в это время бессовестные стяжатели выгребают из России последнее добро. Но это не так. Теперь я вижу, что вы совсем другой человек. Что молва либо заблуждается, либо клевещет. У вас много врагов, и это они создают из вас образ чудовища. Вы очень искренний, глубокий и добрый человек. Страдаете за Россию. Готовы жертвовать за нее. Простите, что я говорю вам это. Быть может, вам неприятно, но я не ошибаюсь, я чувствую вас душой. Мне кажется, что вы очень одинокий человек. Всем от вас что-то надо, все перед вами заискивают, льстят. А в вас много тайных невысказанных чувств, много любви, много нежности и обожания к дорогому, драгоценному и, увы, недоступному человеку.

Алексей говорил, волнуясь, исполненный глубокого сочувствия к этому светскому красавцу и баловню, прозревая сквозь его искусственную и пленительную маску скрытую боль и беззащитность.

Виртуоз был поражен. Этот провинциал, который казался игрушкой в его руках, забавной и безопасной, обнаружил дар прозрения. Разгадал его, Виртуоза. Проник в заповедную сердцевину души, где, невидимое миру, скрывалось его нежное обожание матери, неисчезающая тоска, невозможность увидеть ее. Он испытывал непреходящую боль, которую прятал среди встреч и интриг, государственных забот и радений. Эти заботы и радения, неутомимая изобретательность и страсть маскировали невысказанную любовь к матери, неутоленную сыновнюю нежность, надежду на их чудесную встречу.