Виртуоз

— Вы сможете убедиться, как нелегка наша служба. Еще неизвестно, кому тяжелее, — осужденным или администрации колонии, — начальник кивнул на открытую дверь, где стояли другие работники штаба, желавшие взглянуть на Алексея. Все они показались Алексею похожими. Лысоватые, чернявые, низкорослые, с могучими конечностями, проницательными чуткими глазами, они были словно одна семья, — братья, дети, племянники начальника, и он управлял ими не по военному уставу, а по законам племени, ведущего борьбу за существование.

— Тогда пойдемте, — сказал капитан Маркиросов.

Полковник, сопровождавший Алексея из Екатеринбурга, остался в штабе, будто бы желая познакомиться с какими-то документами, а Алексей, покинув штаб, направился вслед за капитаном в колонию.

Обогнув строение штаба, они оказались на сером пустыре, где обрывались дома поселка, кончались деревья, исчезала растущая из земли трава, и все улицы, дорожки и тропки сходились к одной серой асфальтовой дороге, которая мрачно проходила через пустырь и упиралась в стену. Стена была пугающая, уродливо-сложная, состоявшая из нескольких ярусов. Нижний ярус был из бетонных, грубо выбеленных плит с потеками серой грязи. Над ними возвышались высокие дощатые щиты, сколоченные из плохо отесанных досок. Верхняя кромка досок была утыкана штырями, увита клубками колючей проволоки с едким металлическим блеском. Еще выше над проволокой виднелись караульные вышки с козырьками, и там маячили часовые с автоматами. Уродство стены показалась Алексею неслучайной, осмысленной. Здесь присутствовала продуманная эстетика ужасного и отталкивающего, отчуждавшая пространство колонии от окрестного мира. Это отчуждение достигалось невидимым ядовитым полем, какое бывает вокруг кратера вулкана, где земля выжжена и отравлена кислотными газами, и на склонах горы нет ни единой травинки, а только черный и зернистый шлак. Ядовитое и испепеляющее поле окружало колонию, туманило небо над вышками, словно по ту сторону стены шло постоянное тление, поднималась вялая гарь. Алексей чувствовал особый состав воздуха над колонией, его химический, непригодный для дыхания состав. Казалось, вокруг стены искривлялись магнитные силовые линии, как в районе аномалии. Преломлялись световые лучи, и по этим искривленным линиям, не достигая колонии, далеко огибая ее, проносились птицы, частички тополиного пуха, корпускулы света.

Дорога упиралась в железные склепанные ворота, подле которых виднелась проходная — уродливая каменная выпуклость, закупоренная стальной дверью с несколькими сигнальными кнопками. Перед проходной на солнцепеке стояли женщины. Пожилые, в невзрачных кофтах и старомодных платках, и молодые, в кокетливых блузках и нарядных шляпках. Они были похожи одна на другую своим безнадежно-терпеливым ожиданием, покорно-тусклыми лицами, кульками и сумками, которые они поставили на серый шлак пустыря. Казалось, такими их сделало многодневное стояние перед этой глухой стеной, безропотное горе, что привело их из далеких городов и селений к этим глухим воротам, к стальной двери с красными и желтыми кнопками.

— Ой, смотрите, вон кто идет! — ахнула одна из женщин, узнав Алексея. — Это царь, это царь! — Она кинулась к Алексею, хватая его за рукав. — Там мой сын, мой сыночек. Он не убивал. Он не мог убить. Он был добрый, хороший мальчик. Вы пойдите туда и скажите, мамочка ждет. Вы спасите его. Мы за вас будем Богу молиться.

Она цеплялась за него, из-под старенького платка смотрели синенькие подслеповатые глазки, и Алексею было мучительно больно. Он испытывал такую вину перед ней, такое стеснение сердца, словно это он отнял у нее сына, по его вине тот оказался в тюрьме. «Мой народ, — думал он сокрушенно. — Это мой народ».

Сопровождавший Алексея капитан оттолкнул женщину, грубо прикрикнул:

— А ну стоять! Сейчас вас живо отсюда выдворят! — оттеснив испуганную просительницу, он нажал на сигнальную кнопку. В глубине стены затрещало. Железная дверь отворилась, и стальной сквозняк всосал Алексея.

Он почувствовал эту всасывающую силу, словно случился перепад давления. Уши заложило, и он на мгновение оглох и ослеп, оказавшись в стальном полутемном отсеке, как на борту батискафа, который погружался на дно. Капитан прикладывал пластинку к сигнальным датчикам. Лязгали замки, открывались и закрывались двери. Одна решетка сменяла другую. Они проходили сквозь накопители, шлюзы, тесные тамбуры. Во время этого бесконечного прохождения Алексею казалось, что он попал внутрь сложной машины, где его обрабатывают железом. Прессуют, сдавливают, прокатывают сквозь валики, как болванку, обдувают железным ветром, напыляют на кожу металлическую пудру. Превращают в деталь, в железное изделие, по сложной, заложенной в машину программе. Когда наконец они миновали последнюю, лязгнувшую дверь и оказались по другую сторону стены внутри колонии, он был уже другим человеком. С иным зрением и слухом, иными сердцем и легкими, с иной физиологией, позволявшей существовать в иной, неземной среде обитания.