Винтервуд

Флора снова зашевелилась в ее объятиях. Голос у нее был неуверенный, испуганный:

— Но, мисс Херст, кто же все-таки позвонил в колокольчик бабушки Тэймсон?

Похоже было на то, что эту загадку никогда не удастся разгадать. Дэниел вернулся и сообщил, что всех слуг разбудили и приказали самым тщательным образом обыскать дом. Но разве трудно было грабителю скрыться, воспользовавшись приходом певцов и связанным с этим шумом? Звонок, несомненно, звонил, потому что его нашли лежащим на полу, как если бы кто-то в темноте нечаянно уронил его. Жаль, что служанки растерялись от страха и не остались ждать, чтобы увидеть, кто выйдет из комнаты. Весьма возможно, кто-то в самом деле устроил розыгрыш.

— Да благословит Бог тех, кто это сделал, — сказал Дэниел, глядя на лежащую Флору. — Если мы поймаем грабителя, я с радостью отпущу его на все четыре стороны. Я даже суну ему в карман соверен. А теперь уложим это дитя в постель.

— Ах, папа! Я слишком счастлива, чтобы ложиться спать. Все равно я не усну.

Лавиния сомневалась, чтобы кто-либо в эту ночь был способен заснуть. Однако усталость Флоры оказалась сильнее ее возбуждения, она вскоре угомонилась, и дыхание ее выровнялось. Лавиния стояла у окна и глядела на свет звезд, изливавшийся на тихий парк. Там, внизу, был синий сад Флоры с лазоревыми цветами травы-горчанки, красовавшимися даже среди зимы; там печально смотрело в небо каменное личико младенца; там была терраса со сфинксами; длинная, заросшая кустарником тропинка к Храму Добродетели, скрывшемуся среди рододендронов под сенью плакучей ивы; и озеро, вода которого блестела темным зеркалом у подножия холма. Часы на здании конюшни отбивали каждый час, белые голуби хлопали крыльями и тихонько ворковали, розы в саду были подстрижены с аскетической аккуратностью, большое тисовое дерево, напоминавшее по форме китайскую пагоду, казалось совсем черным, персиковые и абрикосовые деревья, ветви которых опирались на подпорки, с геометрической точностью располагались вдоль красной кирпичной стены; вдали тянулись по-зимнему темно-коричневые поля, а на горизонте виднелась узенькая серебряная полоса моря. Над всем этим миром царила какая-то непонятная грусть. Теперь она уже никогда не увидит абрикосовые деревья в цвету, не увидит ее крестоцветов, колокольчиков и незабудок, которые распустятся во Флорином саду, пламенных рододендронов среди кустарников, солнца, сверкающего на глади озера.

В небе засветилась рождественская звезда, а для нее это означало одно — конец.

Она снова зажгла свечу и присела к письменному толу, чтобы сделать новую запись в своем дневнике.

«Все легли спать, а я все еще сижу в этом красном дорогом платье, надеть которое меня заставила Флора. Я совсем не похожа на Золушку, ноги которой новь перепачканы золой, но даже выразить трудно, до его же я чувствую себя именно Золушкой. Все кончено. Если я помогла выздоровлению Флоры, то жалеть не о чем, пусть даже мне пришлось заплатить за это своим будущим счастьем. Быть может, именно так мне суждено было искупить свою вину, подобно тому, как Робин сейчас искупает свою, сидя в тюрьме. Не сомневаюсь, что Дэниел оправится от любого удара, который могла нанести его чувствам. Думаю, что мужчины вполне на это способны. Ну а я? Станет ли мое лицо каменным оттого, что я никогда больше не буду смеяться? Стану ли я мучить ни в чем не повинных детей или старых дам, которых мне суждено будет опекать в грядущие годы?

Рождественская звезда сверкает. Она знаменует собой любовь, я же должна вырвать любовь из своего сердца.

Завтра Флора снова начнет ходить. Доктор Манроу, тот глупый полуслепой старик, который не мог понять, то произошло с Вилли Джоунзом, объявит свой вердикт. Если он окажется благоприятным, отец Флоры начнет готовить ее к большому и долгому путешествию, мальчики уедут в школу.