Виниловый теремок

Клацая зубами от холода, она поспешно вымылась под душем, растерлась полотенцем и как могла быстро рванулась в комнату, чтобы юркнуть под одеяло. Под одеялом ей пришла в голову мысль: а что, если обмануть Энрике, и просто придумать яркий, красивый сон, за который он отвалит не меньше сотни, а то и все две? Со вздохом Римма отбросила идею подделки. Энрике, по его словам, некогда был психоаналитиком, так что наверняка распознает фальшивку. А если даже и не распознает, то дрим-рекордер уж точно не обманешь. Что ж, придется взять себя в руки, сесть, все снова вспомнить и написать. Тогда будут деньги. А иначе -- голодная смерть. А жить-то хочется. Сегодня ночью метеорологи обещали сделать дождь.

2. Дикое желание улететь

Никита сидел в своей будке, и в который уже раз думал, что все-таки судьба бесконечно милостива к нему: казалось бы, кому нужен вахтер, бдительно охраняющий проходную завода грампластинок днем и всю территорию ночью, если сам завод уже давно приказал долго жить? Кому нужен низенький тщедушный парнишка с огромной очкастой головой? Как говорится, дунешь-плюнешь -- вот тебе и весь вахтер. Ан нет, и он оказался востребован, и уже три года исправно нес вахту, причем, что самое удивительное, иногда даже получал за это деньги. Жил он здесь же, на заводе, оборудовав под немудреное жилище бывшую контору кладовщика на складе готовой продукции.

Катастрофа произошла чуть больше года назад, когда в пятницу поздно вечером трудовой коллектив, поголовно пьяный, нестройными рядами покинул территорию завода, чтобы больше уже никогда не вернуться. Последним, как капитан с тонущего корабля, ушел директор с неизменным крокодиловым портфелем под мышкой. Уже от дверей он вернулся, посмотрел на Никиту бессмысленными пьяными глазами, сказал:

-- Держись, Никитка, теперь уже -- все. Вот так. -- И ушел.

Поначалу Никита не понял ничего. И когда в следующий понедельник на работу не явилась ни единая живая душа, он списал это на очередную забастовку. По прошествии недели, опять в понедельник, он снова не дождался никого и позволил себе удивиться: ничего себе забастовочка! Прикидывая возможные варианты и так и этак, он пришел к выводу, что в стране произошла новая пролетарская революция, затронувшая завод каким-нибудь историческим декретом, и потому весьма разволновался. В таком разволнованном состоянии Никита позволил себе должностное преступление: самовольно отлучился со службы на целых пять минут, которые понадобились ему для того, чтобы дойти до киоска, купить пару газет и вернуться обратно. Никакой революцией в прессе не пахло. Похожие слова, правда, встречались: "инфляция", "деградация", загадочная "реституция" и очень на нее похожая с виду "проституция". Естественным образом вымирающие от голода и холода производители тепла не высовывались из своих далеких шахт, на борьбу у них не было сил. Если верить газете, сил у них уже не оставалось даже на то, чтобы умереть. И вообще, революцию делать было некому. Некогда мощный класс-гегемон, судя по всему, давно уже выродился, или, как по-умному было написано в газете, "деградировал", в нечто с мерзким названием "люмпен". Это слово Никите решительно не понравилось, от него почему-то пахло помойкой, сивухой и мочой. Успокоившись насчет социальных потрясений, он честно досидел до шести вечера, затем запер все ворота и двери, включил ревуны сигнализации и пошел "домой".