Вилы

«Христианская»? Башкиры и татары составляли половину бунтовщиков, но были мусульманами. Калмыки – буддисты. Черемисы и чуваши – язычники.

«Казачья»? Пугачёв лишь один раз провёл настоящий казачий круг, который его же и не поддержал. Станичные избы, которые вводил Пугачёв, суть обычное самоуправление общины, что у казаков, что у крестьян, – только название казачье.

«Республика»? Пугачёв правил единолично, как ордынский хан.

Хан Пугачёв казнил дворян от Терека до Тобола, даровал свободу веры, отменял прежние законы и иерархии. Он кажется реинкарнацией Джучи, великого чингизида. Улус Джучи простирался от Тобола до Терека, и здесь тоже царила свобода веры, прежние порядки были порушены, а власть принадлежала конной военной элите – монголам. Не отдавая себе в том отчёта, мятежные казаки Яика возрождали новый улус Джучи – улус Пугачёва. Конечно, казаки не знали истории, просто Великая Степь могла породить лишь один тип государства: как у сарматов, гуннов или ордынцев. Улус Джучи.

Пугачёвщина – дичайшая архаика для России, то есть для державы, которая выходила в мировые лидеры. Главной валютой тогда было не золото, а железо. Уральские заводы завалили им Европу. Русская армия одолела всех противников от Стокгольма до Стамбула. Русские вельможи блистали во дворцах Парижа, Вены и Рима. Екатерина стала Великой, потому что Великим был Пётр, и теперь она дружески переписывалась с Вольтером, лучшим интеллектом эпохи. Откуда же тогда взялся монгольский откат пугачёвщины?

Откат – это когда есть импульс движения, а путь вперёд закрыт. Точнее, пути вперёд тогда просто не было, потому что некому было его указать. Путь вперёд указывает элита, которая формулирует смыслы и цели общества. Элиту порождают не богатства и власть, а знания и способности. Пётр I провозгласил элитой России дворянство. Но после смерти Петра дворянство решило, что его дело – дворцовые перевороты.

Заводы Урала, модернизированные Петром, изготовили столько пушек, что все опасные враги России стали не опасны. А нации рождаются в борьбе. Когда не оказалось внешнего врага, пришлось найти внутреннего. И нация объявила своим врагом свою элиту – дворянство, которое не исполнило своей исторической задачи.

Пугачёв решил заменить дворян на казаков. Всех мятежников он верстал в казаки. Казачество он объявил идеалом России. Элитой. Монголами. Конечно, в XVIII веке улус был государством нежизнеспособным. Но ведь нужно иметь какой-то образ новой державы, когда ломаешь старую.

Бунт Пугачёва был борьбой за новую элиту, а не за свободу. Казаки были свободными. Свободными были башкиры и калмыки. И поначалу Пугачёв не думал о свободе для нации. Он давал свободу лишь тем крестьянам, которые вступали в его войско и становились казаками. Когда припекло, тогда Пугачёв и объявил свободными всех крестьян поголовно. Отмена неволи была не целью бунта, а средством борьбы мятежников со старой элитой – с дворянами.

Усыпальница Джучи в степях под Карагандой

Созревание элиты в России запоздало, потому что для дворянства не было стимула исполнять свою миссию. Дворянству и без миссии было комфортно: страна лидировала на мировых рынках, деньги текли рекой. Несовпадение целей элиты и нации – извечная драма России. В расцвете царствования Екатерины потребность нации в элите оказалась куда выше, чем потребность элиты в нации. И в этот зазор эволюций прорвался буран казачьей пугачёвщины – альтернативный проект России.

Чего не хватило дворянству в XVIII веке? Чести. Сословной спеси имелось в избытке, а вот чести не достало. Чести в понимании Петра: то есть гражданской ответственности за свою роль в обществе. «Береги честь смолоду», – согласился с нацией Пушкин. Его «История Пугачёва» стала историей страшной народной мести за утраченную честь элиты.

Пушкину ли не понимать проблему чести? В борьбе за свою честь он вышел на роковую дуэль с Дантесом. Тема чести стала последней в его судьбе и прозе. В «Капитанской дочке» только честь спасает Петрушу Гринёва и от Пугачёва, и от Екатерины. «Капитанская дочка» – символ веры в спасительность чести. А «История Пугачёва» – урок. Урок о том, что страна превращается в улус Пугачёва, когда у неё хватает пушек, но не хватает Пушкиных.

Летописец бурана

Пушкин оглянулся на Пугачёва после бунта военного поселения в Старой Руссе. Пушкина потрясла ордынская свирепость и бунтовщиков, и усмирителей. «Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы», – написал он другу. И поехал из столицы в далёкий Оренбург искать тайну русской «дурной бесконечности».