Виланд

– Да здравствует Национал-социалистическая немецкая рабочая партия!

На сей раз лицо Хайнца расплылось в широкой улыбке, обнажившей его довольно крупные передние зубы, и он удовлетворенно произнес:

– Новое время, новые символы, новые люди. Добро пожаловать в Берлин, друг!

Я с облегчением понял, что мы «сошлись во взглядах».

Хайнц оказался интересным малым, остро и метко шутил, был в курсе последних событий, обсуждение которых и заняло у нас остаток вечера. На следующий день он зашел за мной, чтобы «показать город».

– Хайнц, мальчик мой, Рейхстаг и Бранденбургские ворота – само собой, но не стоит обходить вниманием и кафедральный собор с картинной галереей, ты понимаешь, о какой я говорю.

– Конечно, фрау Клозе, – заверил Хайнц.

Едва мы вышли на улицу, Хайнц торопливо перешел дорогу и оглянулся, будто проверял, успеваю ли я за ним. Я не отставал ни на шаг. Мы прошли несколько кварталов, прежде чем свернули в какой-то двор. Пройдя его, мы вновь выскочили через арку на улицу и пошли дальше. Хайнц молчал, я не задавал вопросов. Наконец мы приблизились к серому каменному двухэтажному зданию, обогнули его и оказались прямо у неприметного входа. Хайнц постучал, и ему незамедлительно открыли. Невысокий бледный мальчик, которому на вид было не больше четырнадцати лет, пугливо воззрился на меня:

– Кто это, Хайнц?

Но мой провожатый даже не удостоил того взглядом.

– Кто надо, Герберт, с дороги.

Хайнц довольно грубо отпихнул мальчишку и повернулся ко мне:

– Проходи, Виланд, я познакомлю тебя с замечательными людьми.

Я вошел в коридор без единого окна. Освещение было скудное, но я сумел разглядеть нарисованные от руки плакаты с лозунгами и символикой партии, кое-где были развешаны вырезки из газетных статей, но что там было напечатано, я не разобрал. Хайнц потянул меня дальше. Миновав коридор, мы вышли на лестницу, поднялись на второй этаж и уперлись в единственную дверь. Хайнц постучал и, не дожидаясь ответа, вошел, я проскользнул за ним. Это оказалось просторное и светлое помещение, четыре больших окна выходили на улицу, широкие подоконники были завалены книгами и плакатами, в шкафах у стены лежали толстые стопки перевязанных газет. На длинном столе в центре комнаты были разложены листовки, коробочки с краской и кисти. За столом сидели молодые люди, которые старательно срисовывали с листовок изображение и переписывали текст на разрезанные тетрадные листы. Хайнц нахмурился.

– Опять не прислали?

Один из присутствующих, который не участвовал в рисовании, а лишь наблюдал, кивнул:

– Отделение Кноппа перехватило практически всю партию.

Хайнц тихо ругнулся.

– Чертов Кнопп, умеет работать засранец.

Парень, наблюдавший за производством рукотворных листовок, подошел к нам ближе. На вид ему было лет двадцать, крепкий, светловолосый, с красивым, я бы даже сказал, немного женственным лицом.

– Виланд, это Саша Штайн, один из наших руководителей.

– Откуда ты? – поинтересовался Саша.

– Из Розенхайма.

– Бавария, значит, – задумчиво проговорил мой новый знакомый.

Я кивнул на листовки.

– Для чего это?

– Мы участвуем в предвыборной кампании, распространяем листовки и брошюры, расклеиваем плакаты. Люди должны сделать единственно верный выбор, и мы работаем для этого. Какой выбор сделаешь ты?

Тут же вмешался Хайнц, не дав мне возможности ответить:

– Он сделает правильный выбор, Саша. Я бы не привел к нам чужого.

– Так ты хочешь нам помочь? – вновь посмотрел на меня Штайн.

Я сделал шаг вперед.

– Готов сделать все, что от меня потребуется.

Я чувствовал, как быстрее забилось сердце. Я в столице, в самой гуще событий, с людьми, взгляды которых разделяю, и могу принести действительную пользу! Я уже представлял, как несу впереди толпы плакат с лозунгом, как прорываюсь на баррикады, чтобы водрузить знамя партии на вершину… Но с вершины меня быстро спустили.

– Вот кисточка, краски, Тимо тебе все объяснит, – проговорил Саша и повернулся к Хайнцу: – Пойдем, нужно переговорить. В Моабите красные совсем распоясались…

Они вышли из комнаты. Я сел за стол и придвинул к себе чистый листок. Несмотря на помощь Тимо, выходило у меня криво, краски растекались, было много клякс и пятен. За час я сумел сделать всего две листовки. Позже пришел Хайнц и, даже не глянув на них, похвалил меня.

– Завтра мы пойдем продавать наши газеты, ты с нами?

– Спрашиваешь, – хмыкнул я.

Как оказалось, ни фрау Штольц, ни тем более моя тетушка не подозревали, чем занимается Хайнц. И мне это было только на руку. На следующий день вставать пришлось рано. На улице Хайнц впихнул мне стопку газет.

– Между страницами листовки, – предупредил он, – не растеряй.

Я пролистал верхнюю газету, в середине лежала листовка, нарисованная от руки. В некоторых газетах были отпечатанные на станке.

– Пока нам не хватает материалов, – пояснил Хайнц, – но после победы на выборах все изменится, вот увидишь.