Викториум

— Руки его я разглядел очень хорошо. Холеные у него руки для нищего и убогого. Непривычные к труду. Вот как у вас, Борис Карлович. Вы ведь вряд ли что-то тяжелее ручки в руках держали когда-либо, верно? — Штейнеман смущенно потупился, но после гордо вскинул голову, будто норовистый конь. Независимо глянул мне прямо в глаза. — А одежду ваш убогий накинул прямо на голое тело, да еще и тюрбан толком не намотал. Вы же не думаете, что он дома нагишом валялся? Он и задержался только потому, что пришлось скинуть более приличное платье и облачиться в грязное и жалкое. И торопился так сильно, что толком тюрбан не успел намотать.

— Ну, вам видней, ротмистр, — буркнул Штейнеман. Он всегда обращался ко мне только по званию. Хорошо хоть «штаб» не добавлял.

Мне не нравилось присутствие в экспедиции губернского секретаря, но никто другой не помог бы нам разобраться с тем, что добывают в Месджеде-Солейман. Поэтому приходилось терпеть интеллигентские замашки молодого человека. Все это презрение к жандармам и взгляды сверху вниз на «диких казаков».

Наполнив фляги и умывшись в колодце, наш отряд отправился дальше. Штейнеман только приложился к ведру, специально для него вытащенному из колодца. А когда вахмистр Дядько сказал ему, что стоило бы голову мокрой тряпицей обвязать, лишь отмахнулся от его слов. Дядька только головой покачал.

Когда мы отъехали на полсотни саженей, я обернулся. Бородач выбрался из дома. Он уже перемотал талию грязным кушаком. Подойдя к колодцу, он принялся накидывать обратно цепь. Но прежде проводил нас взглядом. Погрозил кулаком и плюнул вслед.

— Надо будет почаще оглядываться, Дядько, — бросил я. — Мы нажили себе первого врага.

— Да тут кругом одни враги, — усмехнулся вахмистр. — Крутить головой надо постоянно. Как бы голова не отвалилась от такого верчения.

Мы покачивались в седлах. Жара палила. Теперь уже по вискам и шее стекал пот, неприятно щекоча кожу. Мы все реже прикладывались к фляжкам. Хотя бы потому, что пришлось добавить в воду лимонную кислоту, чтобы та не пропала в бурдюках и вместительных флягах. Пить кисловатую воду было неприятно.

Крепился и Штейнеман. Однако было видно, что ему приходится хуже, наверное, даже чем мне. Хоть я был таким же уроженцем северного Питера, но как-то уже привык к здешней жаре. А вот несчастный Штейнеман так маялся, что мне стало его жаль. Мне пришлось приказать казакам обмотать ему голову мокрой тканью. Он противился этому, но силы были уже неравны. Губернский секретарь едва руками ворочал.

— Этак, вашбродь, его скоро придется к седлу привязывать, — сказал мне Дядько. — Когда ему тканью-то голову обвязывали, он уже едва держался. Неровен час — выпадет.

— Пускай падает, — ответил я вполголоса. — Тогда просто привяжем его к горбу верблюда. Может, это заставит его понять, что такое левантийская жара. Личный пример всегда лучше всего действует.

— А не слишком ли жестоко, вашбродь? — Похоже, Дядько был добросердечным человеком.

— Когда мы войдем в аравийские пустыни, будет хуже, — покачал головой я. — Он мне нужен в Месджеде-Солейман живым. С такими же фанабериями он рискует просто не проехать и половины дороги.

— Ну это да, — пожал плечами вахмистр, — как говаривал батька мой: «Я тебя сильно бью, да жизнь еще не так приласкает». И охаживал когда ремнем, когда розгою, а когда нагайкой жизни учил. И ведь прав оказался-таки. Потом турки да персы меня уже не нагайками, а пулями да ятаганами учили. Однако скубент наш не нам с вами чета, вашбродь, а ну как не сдюжит?

— Мы приглядываем за ним, — пожал я плечами. — А что еще можно сделать? Разве что купить для него верблюда или слона с паланкином, чтобы солнце голову не пекло.

— Приглядывать-то приглядываем… — тяжко вздохнул Дядько. Но камень у него на душе, похоже, остался. Хотя, ясно дело, он не понимал, как можно помочь «скубенту».

Мы ехали без остановок до самого вечера. Даже самую страшную полуденную жару встретили в седлах. Вахмистр Дядько в это время едва ли не приклеился взглядом к тощей фигуре Штейнемана. И, как оказалось, не зря. Солнце уже скрывалось за горизонтом, страшная дневная жара начала спадать, когда губернский секретарь вывалился-таки из седла. Безвольно раскинув руки, он соскользнул под ноги своего коня, словно черная птица.

— Убился никак, — пронеслось над отрядом. — Помер кажись. Через упрямство свое смерть принял.

Каждый не преминул высказать свое мнение по этому поводу.

— А ну-ка цыц мне, — погрозил казакам нагайкой Дядько. — Разболтались больно.

Те сразу же притихли.

— Вяжи его к верблюду на спину. Голову тряпкой мокрой замотайте.

Штейнемана подняли с земли. Даже одежду отряхнули, прежде чем закинуть на спину флегматичному верблюду. Перемотав голову Штейнемана мокрой тряпкой, его аккуратно, но крепко привязали прямо поверх тюков. Прежде чем поехать дальше Дядько сам проверил узлы.

— Живой он, — кивнул мне вахмистр, подъезжая поближе. — В обморок только грохнулся. Житейское дело. Пообвыкнется — и не хуже нас с вами держаться будет.

— Будем надеяться, — пожал плечами я.

Закат мы встречали в небольшой деревеньке.