Викторианки

Остен верит в успех дочери, но не настолько, чтобы не посулить лондонскому издателю Томасу Кэделу, что собственноручно оплатит типографские услуги. «Весь риск беру на себя, – обнадеживает он Кэдела в письме, которое направляет ему из Стивентона. – Если роман не пойдет, внакладе не останетесь». В этом отношении пастор поступил предусмотрительно, ведь имя его дочери не было известно в издательском мире. А вот сравнив в рекламных, так сказать, целях «Первые впечатления» с «Эвелиной» Фанни Бёрни, он допустил ошибку: слава «Эвелин» и ее автора была громкой лет тридцать назад и осталась в прошлом. Кроме того, Остен не сумел объяснить издателю, чем книга дочери может читателя заинтересовать. Да и о том, кто автор романа, он тоже умолчал – тут, правда, его понять можно: признаваться в том, что дочь приходского священника сочиняет романы, не хотелось. Как бы то ни было, Кэдделл предложением Остена не вдохновился и на его письмо (читал ли он его, тем более сам роман?) ответил отказом, о чем Джейн, по всей видимости, так и не узнала. Джордж Остен нежно относился к дочери, хорошо знал, какое значение она придает своим литературным опытам, и огорчать ее не хотел.

И все же у этого романа, в отличие от романа с Лефроем, хеппи-энд состоялся. Ждать его, правда, пришлось полтора десятка лет. 28 января 1813 года в «Морнинг кроникл» появилось сообщение о том, что в лондонском издательстве Т. Эджертона вышел роман Д. Остен – но не «Первые впечатления», а «Гордость и предубеждение»; переназвать роман было необходимо, поскольку в 1801 году роман с этим названием уже выходил в свет. Что же касается нового заглавия, то его писательница почерпнула у своей любимой Фанни Бёрни, но не из «Эвелины», с которой в свое время сравнил роман дочери отец, а из «Цецилии», в пятом томе этого романа один из персонажей, доктор Листер, подводит итог этой грустной истории:

«Вот к чему приводят гордость и предубеждение! Однако запомните: если горести наши проистекают от гордости и предубеждения, то и избавлением от них мы бываем обязаны также гордости и предубеждению, ибо так чудесно уравновешены добро и зло в этом мире»[13].

Роман имел успех; во всяком случае, в конце года, когда Джейн кончает «Мэнсфилд-парк» и начинает «Эмму», полуторатысячный тираж первого издания «Гордости» был целиком распродан, и Эджертон принимает решение книгу переиздать, о чем – забавная и до сих пор актуальная деталь – автору сообщить забывает. Впрочем, с гонораром издатель писательницу не обидел, или почти не обидел: Джейн, по совету отца, запросила 150 фунтов, Эджертон заплатил 110 – сумма для начинающего литератора вполне пристойная. А спустя четыре года, в год смерти Остен, выходит и третье издание «Гордости и предубеждения».

Пресса была отличная. «“Гордость и предубеждение“, – пишет „Британский критик“, – превосходит все романы такого рода, представленные на суд публики». Особое внимание рецензент «Критика» – и не он один – уделяет правдоподобию романа: «Воображение – не самая сильная сторона ее дарования. Она описывает таких людей, которых можно встретить каждый вечер во всех приличных домах, и повествует нам о событиях, что происходят или могут произойти в половине семей Соединенного королевства». Об этом же, в сущности, пишет и главный редактор «Критического обозрения» Уильям Гиффорд: «Очень удачная вещь. Нет ни мрачных лабиринтов, ни пыточных камер, ни ветра, завывающего в бесконечно длинных галереях, ни капель крови на заржавевшем лезвии кинжала – всего того, что так любят горничные и слезливые прачки». А рецензент этого же издания в мартовском номере за 1813 год сравнивает – без особых, правда, на то оснований – Элизабет Беннет с героинями Шекспира; этот персонаж, пишет он, «сообщает роману особое очарование и интерес», с чем не поспоришь. Отмечает рецензент и талантливую обрисовку характеров: «Описание домаших сцен великолепно. В романе нет ни одного проходного (flat) персонажа, который бы отличался навязчивой неуместностью». «В жизни не читал ничего остроумнее», – замечает такой авторитет остроумия, как автор «Школы злословия» Ричард Бринсли Шеридан.

Отрицательный отзыв был, собственно, только один: «Роман этот слишком легковесен, слишком блестит и сверкает; ему не хватает рельефности… вставить бы в него рассуждения о литературе, критику Вальтера Скотта, историю Буонапарта или еще что-нибудь, что создало бы контраст…»[14]. И принадлежал этот отзыв… Джейн Остен.

Самокритика эта, как сказали бы сегодня, носит провокативный характер. «“Гордость и предубеждение“, – замечает писательница в другом письме, – «любимое мое дитя». Когда 27 января 1817 года несколько авторских экземпляров романа пришли по почте в Чотон, где уже не первый год жила с сестрой и матерью Джейн, она якобы воскликнула: «Мое дорогое дитя приехало!» Как сострил много позже один критик: «Как к автору Остен относится к себе с гордостью, а к своему роману – без малейшего предубеждения».

10