Читаем Виктор Вавич полностью

- Что ну-с? - звонко, твердо сказала Надя.

- Надо решать, - хрипло сказал Филипп.

- Давно бы пора, - сказала Надя, сказала почти зло и вдруг заговорила скорым мягким, деловым голосом: - Ведь могут и завтра, Филипп, завтра, когда угодно, приехать, надо же обрисовать положение, - Наденька сделала жест шире, чем надо, - ведь придется предложить какое-нибудь решение, то есть что именно сейчас делать. Выступить - так надо же, понимаете, Филипп, подготовить, - и Надя говорила то, то самое, что только полчаса назад говорил Филипп, что надо подготовить летучий митинг в заводе, во дворе или в литейной, и дать выступить приезжим.

Надя смотрела серьезными, убедительными глазами и все говорила. Филипп сверху, из дыма, из темноты, глядел и видел: старается, старается. И не знал, когда сказать слово и какое. А Надя все говорила, уж второй раз говорила то самое на другой лад.

- Время такое, что надо быть готовыми... И Филипп не мог вытерпеть:

- Все, все это решим. Нынче. С ребятами. С Егором. От вас выйду - и того. Вам чего же хлопотать?

Наденька опустила глаза, осеклась. Еще попробовала, потише голосом:

- Я говорю, что все... все может быть...

Замолчала. Совсем в стол уставилась. Филипп тянул, раздувал папиросу. И вдруг увидал, что это слезы, - слезы капают на синюю бумагу, на стол, и это они тихонько стукают в тишине, едко, как первый осенний дождик в стекло.

"Сделать вроде не видел, - подумал Филипп. - Сказать что? Обидишь". Он еще полуверил - не кажется ли?

И вдруг в дверь стукнули легонько, дверь отворилась, и с порога тревожным шепотом заговорила Анна Григорьевна.

Надя вскинулась вверх, в темноту абажура.

- Простите, пожалуйста! Надюша, я пойду в аптеку. Санька провалился, не хочу будить Дуняшу; прислушивайся, милая, там больной; оставь дверь открытой.

- Позвольте, я, - с жаром сказал Филипп. Он шагнул к Анне Григорьевне и даже шаркнул ногой: - Поздним временем, зачем же? Которая аптека?

- Очень любезно, спасибо, спасибо, - шептала Анна Григорьевна, - вот рубль двадцать, скажете... - И Анна Григорьевна пошла за Филиппом в прихожую.

Когда Анна Григорьевна вернулась, Надя сидела над Башкиным. Сидела, уперев невидящие широкие глаза в это лицо с толстыми запекшимися губами. Башкин спал в жару. Высоко поднятые брови стояли удивленным углом. От синего света кожа казалась молочной и тонкой. Больной часто и жарко дышал.

- Сорок и три, я сейчас мерила, - шепотом сказала Анна Григорьевна.

- Как это ужасно! - сжав зубы, сказала Надя. - И главное, как глупо! Глупо!

Анна Григорьевна сбоку глянула на дочь. Ничего не сказала. Взяла со столика пузырек и поднесла к лампе.

Башкин полуоткрыл глаза. Он глядел из щелки век невидящими блестящими глазами.

"Наверно, во сне меня сейчас видит, - подумала Наденька, - пусть такую увидит".

И Наденька сильными, жаркими глазами уперлась в Башкина. Требовала, велела. Башкин с минуту глядел неподвижно и потом застонал, заворочал головой. Анна Григорьевна встрепенулась.

- Пить, - прошелестел голосом Башкин. И Наденька вскочила, схватила стакан. Она приподняла голову Башкина за потный затылок и приладила стакан к губам.

- Не надо много, - шептала Анна Григорьевна. Она смотрела, как ловко взяла Надя голову Башкина и как гибко держала стакан. Башкин несколько раз глотнул и поднял глаза. Надя увидала, что теперь он видит ее наяву. Башкин улыбнулся. Приятной тенью прошла улыбка. Он глотнул пустым ртом.

- Яблока можно? Очень хочется... яблока, - сказал Башкин и улыбался сонной, детской мечте.

В прихожей коротко позвонили. Анна Григорьевна заторопилась мелкими шажками.

- Вот спасибо, - слышала Наденька. - Не заперто было внизу? И запыхавшийся голос Филиппа говорил, победоносный, довольный:

- Аккурат я только наверх забежал, внизу, слышу, швейцар запирает, и свет погас.

И вдруг Наденька вошла в прихожую, красная, нахмуренная, полуоткрыв рот:

- Яблоко! Яблоко сейчас же купите! Сейчас же! Анна Григорьевна смотрела, подняв брови. Наденька крикнула в лицо Филиппу:

- Яблоко сейчас же!

Филипп с ��спугом глядел на Наденьку. Глядел секунду в почерневшие глаза. И вдруг Наденька резко повернулась, сорвала свою шубку с вешалки, проткнула мигом руки в рукава и без шапки бросилась на лестницу.

- Не надо ничего, я сама, - сказала она в дверях, и заплетались губы.

Анна Григорьевна сунула Филиппу в руку Надину шапочку, испуганной головой закивала на дверь в темную лестницу. Филипп дробью застукал по гулким ступенькам.

Наденька старалась ключом открыть парадную дверь. А Филипп в полутьме тыкал ей шапочку.

- Да наденьте же... глупость ведь... мороз же... мама велела. Дурость ведь одна.

А Наденька спешила и не попадала ключом и шептала:

- Не надо мне... ничего не надо, - и отталкивала шапочку локтем.

- Да не назад ведь нести, - сказал Филипп, - надела, и всего.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза