Виктор Вавич

- Так у меня ж с разрешением, - и Ржевский вытягивал из кармана замшевую маленькую, как портмоне, кобуру, - и всегда оно тут со мной, вот изволь, - и он вытащил из кобуры из карманчика бумажку, - и вот револьвер, - он вертел в руке маленький дамский браунинг, - у меня клиентские документы, я с ними езжу - понятно. Это ж для самообороны, но им, конечно, можно убить человека наповал - и понятно, что без разрешения...

- Да, а ведь там они пытают! Они там такое делают, мерзавцы, связанному человеку...

- Ну-ну-ну! - и Ржевский приподнял руку. - Отлично они знают, с кем... - и Ржевский повернулся и старался спокойными шагами идти к этажерке, зацепил пальцем книгу.

- Да, а они там глаза давят, выдавливают глаза, свяжут и... да что ты мне говоришь, - Таня вскочила с места, - Саньке сам товарищ рассказывал, студент, ему самому давили! Полицейский! И что угодно делают.

- Не отрицаю, - раскачивался на ноге Ржевский, глядел на корешки переплетов, - попасть, конечно, в этот застенок - тут уж власть защищает самое себя, - и он повернулся к Тане, развел руками. - Но ведь он в тюрьме, а не в участке. Вот только что мне удалось узнать. - Ржевский говорил тихим матовым голосом.

Таня насторожилась, она глядела отцу в лицо, но глаз его не видно, смотрит с серьезной печалью в угол.

- Да узнать пришлось, если это правда, конечно, - громко сказал Ржевский и твердо глянул на Таню, - что револьвер-то этот какой-то очень нехороший...

- Что? С убитого городового? - быстро сказала Таня. Ржевский печально закивал головой, глядел из-под низу на Таню, и Таня видела, что высматривает, как она.

- Кто это говорит? - крикнула Таня, совсем подступила к отцу, и Ржевский не мог не поднять глаз - и он заволок глаза стеклом и глядел, как с фотографии.

- Да видишь ли, тут трудно знать точно что-либо. Но вот будто бы номер, оказывается, револьвера не сходится с номером, что у этого убитого, и будто бы как его? - Ржевский сморщился, чтоб опустить глаза. - Да ну? - он щелкнул пальцами. - Ну, тот, что арестовал его, околоток этот - Вавич!..

- Что? Что? - Таня уперлась коленями в коленки отца и пристально глядела ему в глаза. - Что Вавич?

Совсем как жена глядела, когда пришлось - постоянно почему-то приходится вот такие комиссии принимать! - пришлось рассказывать, как погиб ее отец в крушении в вагоне, - от старика каша одна осталась, по запонкам только и опознали, - ах, Господи!

- Ну, - вздохнул Ржевский, - ну так тот утверждает, что номер тот самый, чем-то там доказывать собирается.

- Ну и что? Что тогда?

"Ну как - спокойное лицо было у него, спокойное? - вот жена так спрашивала, а там мозги со щепками".

- Да, очевидно, суд будет, вероятней всего.

- Ну, а докажут? Докажут? - дернула Таня за пиджак. Ржевский глядел в сторону.

- Если этот квартальный докажет?

- Да ведь почем тут, милая, гадать можно? - и в голосе у Ржевского нетерпение.

Таня отошла, с руками за спиной заходила по комнате, глядела на ноги.

"Совершенно как мать!" - и Ржевский встал, обнял Танечку за плечи.

- Танюшка, Танюшка, - повторял Ржевский и целовал Таню в висок. Таня глянула - слезы у отца в глазах.

- Нет? - вскрикнула Танечка. - Неужели нет никакого, никакого спасенья? Мы же можем, мы же двигаемся, - Таня широко замахала руками в воздухе,- а он связан там, у! - Таня подняла плечи, вздрогнула головой, как от холода. - И хоть бей, бей эти стены, - и Таня била воздух кулаком, - и потом придут. Папа! Папа же! - вдруг крикнула Таня, она трясла за рукав отца, будто с отчаяния будила мертвого от сна.

Андрей Степанович слышал возню, хождение. На кухне, что ли, или вернулась? Вышел из кабинета, глянул в коридор. В прихожей по-прежнему горел свет - нет, не она. Андрей Степанович снова сел на кожаный диван и снова - который раз! - он старался собрать эту почву под ногами - не почва, а отдельные положения, ровные и несомненные, как натертые квадраты паркета, - они расползались под ногами, и Андрей Степанович снова старался их сдвинуть вместе, а они скользили врозь, будто паркетины лежали на гладком льду, и Андрей Степанович мучился и снова вдруг выскакивала мысль: "Да-да! Андрушевич даже родственник Рейендорфам - черт! Поздно, ехать сейчас нельзя. Не забыть! Не забыть! Андрушевич" - и для памяти вслух говорил:

- Андрушевич!

"К профессорам? Господи, нелепость какая!"

И опять Андрей Степанович в двадцатый раз отвечал Миллеру то, что нужно было. Ах, дурак какой! Вот что нужно было, и виделось в уме, как Миллер озадачен. "Позвольте, ваше превосходительство, я не вижу логики! Да ведь не отказываетесь же вы признавать логику? Мы же рассуждаем в сфере..." - И Андрей Степанович бросился к письменному столу - сейчас же написать Миллеру, точно, строго, и вот именно в этих местах. Дурак я, дал ему повернуть!