Вавич небрежно бросил взглядом и снова в окошко.
- Тут прибежал один исправник из -ского уезда, прямо в свитке в мужицкой, - совсем шепотом сказал Глушков, - в шапке бараньей, такое, говорит, у них...
- Стой! - вдруг крикнул Воронин. - Герасименко, сходи, проверь у ворот и туда... на углу. Городовой вышел.
- При ком говоришь! - повернулся Воронин к Глушкову, и Вавич увидел, что уж не мятой подушкой глядит лицо у Воронина, а булыжниками пошло, и глаза прицелились из-за серых скул. - Балда! - крикнул Воронин. Глушков вытянул всю шею из воротника, повернул голову, и вздрагивала фуражка. - С исправником с твоим, с дураком. Страхи распускать!
- Он... ей-богу... - запинался Глушков, - ей-богу, удрал. Верно: дурак.
- И кто болтает, тоже! - притопнул ногой Воронин.
- Ну, когда, - говорил Глушков и поворачивался ко всем, - когда... прямо весь народ перебунтовался, жгут и бьют. Все стражники эти... уездные... Одним словом, урядники, кто куда. А те в дреколья. И на город, говорят, пойдем. И прут, говорит, прут, прямо...
Воронин вскочил со стула и хлопнул с размаху Глушкова по лицу. Глушков повалился вместе со стулом, уцепился за барьер.
- Вон! - крикнул Воронин. - Вон, сволоч��! Свистун! Паршивец!
Глушков быстро прошел в дверь.
Воронин стоял, дышал на всю дежурную, ворочал глазами по лицам. Вавич стоял, сдвинул брови - строго, серьезно глядел в лицо Воронину.
- К чертовой суке-бабушке! - Воронин всем духом плюнул перед собою и вышел в двери. Дверь с размаху хлопнула как выстрел и дрожала, тряслась.
Виктор прошел мимо барьера. Надзиратели провожали его глазами. Все молчали. Виктор ходил из канцелярии в дежурную и назад, заложил за борт руку. Часы в канцелярии пробили пять. Вернулся городовой, стал у дверей.
- Ну что? - спросил тихо Виктор.
- По местам усе... И стрельба на манер больше от Слободки... Редкая совсем.
- Редкая? - и Виктор сделал деловое лицо и дернул дверь.
- А дежурный кто же? - в голос спросили оба надзирателя.
- Я ведь уж не здешний, - сказал Виктор спокойной нотой. - Я ведь, собственно, в Соборном. - Он еще глядел, как подняли они брови, вскинули головами, и повернулся в дверь.
Виктор вышел на крыльцо, постоял - оправлял портупею и не спеша спустился со ступенек. Размеренным шагом пошел по панели в тень улицы. Отошел квартал. "В Соборный, что ли? Сеньковского вызвать?" - помотал головой и быстро зашагал по пустой улице. Стекла мутно отсвечивали в домах и будто тайком провожали глазами Виктора.
- Наплевать! Наплевать! - шептал Виктор. Он завернул за угол, вот сейчас маленькое крылечко - номера. Виктор дробно тыкал в кнопку, в звонок. И сейчас же замелькал, зашмыгал свет стеклом двери. Заспанная рожа секунду присматривалась, и заторопился, завертелся ключ. "Пожалуйте-с!" - и глядит испуганно, ждет. Виктор выдержал секунду, обмерил взглядом.
- Швейцар?
- Так точно! - и лампа подрагивает в руке.
- Без прописки не пускаешь? Смотри! Да, "никак нет", а потом... А ну, давай номер! Без клопов мне, гляди.
Швейцар, в пальто поверх белья, схватил с доски ключ.
- Пройдемте-с.
Две свечи разгорались на крашеном трюмо. Швейцар побежал за бельем. Виктор глянул на себя в зеркало - бочком поглядел. "Недаром струсил - есть что-то", - и еще нажал глазом искоса. Подошел ближе. Попробовал рукой подбородок. Швейцар заправлял подушку в свежую наволочку.
- Разбудишь завтра в девять. Цирюльник когда открыв��ет? В десятом? Ну, проваливай.
- Барышню не прислать? - шепотом спросил швейцар.
- С барышнями тут, дурак! Проваливай, марш!
Виктор стал раздеваться. Полез в шинель: в кармане браунинг, положить под подушку - черт ведь их знает! - и вдруг бумажка: "Ах да! Грунина".
Виктор, нахмуренный, с приоткрытым ртом подошел к свече.
"Витенька, страх боюсь, пришли весточку с городовым". Карандашом синим, наспех. Виктор скомкал в шарик бумажку, швырнул в сухую чернильницу на столе. Завернулся в одеяло, с силой дунул в свечку. Через минуту встал, нашарил спички, - и пока разгоралась свеча, подбежал к столу, достал из чернильницы комочек и босиком прошлепал к вешалке - сунул в шинель.
"И тревожить не к чему - спит уж, поди. Какие тут весточки? Шестой час! А в двенадцать быть - это все равно как приказ".
Виктор повернулся на бок, натянул на голову одеяло. "Зубки! Мало что зубки, а, может быть, просто дело. Насчет Соборного и еще там черт знает чего... тайного даже..." - Виктор нахмурил брови и зажал глаза.