Читаем Виктор Вавич полностью

Вавич строго стал во фронт, прижал руку к козырьку - катафалки двинулись.

"Кто это крест-то впереди несет?" - Виктор невольно скосил глаза: почтенный какой. Болотов! Сам Болотов истово нес крест, как раздвигал воздух для шествия. Мутно гудела толпа людей. С высоты, с колокольни тонко брякнул колокол, будто упустили, разбили дорогое. Вавич глядел на передний гроб. Наверно, там Сороченко все еще просит. И вдруг ударил медный аккорд, и кончилось. Все кончилось, кончилось. Все кончилось, умер, совсем. И Сороченко сам, наверно, теперь узнал, что кончено. У Виктора дрогнула рука под козырьком. И если открыть его теперь - ни губы, ни веки не смотрят.

Полусотня казаков с пиками шла следом за музыкой. Высоко покачивались пики над толпой.

Кто-то толкнул Виктора под локоть. Воронин с мокрыми сердитыми глазами.

- В цепь, в цепь городовых, чтоб по бокам. Живо, живо!

Вавич дернулся распоряжаться.

Городовые шли по панели, отгораживали от тротуара.

- На два шага! На два шага! Держи дистанцию!

Вавич пропускал мимо себя городовых.

Вавич глянул - вон со старушкой в платочке за гробом полицмейстер. Старушка в землю смотрит, не видит, должно, ничего. А он ее под руку. И вдруг увидал как вырезанное из всей толпы лицо - Варвара Ан��реевна. Черные страусовые перья как будто кивнули чуть - миг всего - и смотрит вперед и мерно шагает, с музыкой в ногу.

- Посматривай, посматривай, сукиного сына, чтоб какой-нибудь жиденок не того. Не напаскудил бы, сукиного сына, - бормотал на ходу Воронин. Он усталой походкой простукал мимо.

Виктор пропускал процессию вперед, ровнял толчками городовых, и делалось душно от музыки, от медного тягучего голоса, от катафалков белых, от коней в белых сетках, от султанов на конских головах, и все строгое смешалось, спуталось, и все вперед хотелось. И Виктор пересек шествие и с другой стороны пошел проверять цепь, деловой быстрой походкой, по обочине тротуара - вперед. Он увидал Варвару Андреевну сзади и тогда только сбавил шаг.

- Дистанцию, дистанцию! - вполголоса сердито говорил Виктор. Уже поровнялся с Варварой Андреевной.

"Кто это ее под ручку? Ишь, павлин какой! Жандарм, ротмистр. Фалдами повиливает. А мы тут бегай, охраняй. А они фалдами!"

Что-то зашепталось, завозилось на тротуаре. Виктор метнулся, разбросал на пути прохожих.

Двое в штатском пихали какого-то парнишку спиной в ворота. Один затыкал рот, распялил на лице всю пятерню. Парнишка спотыкался, пятился. Прохожие сгустились, кто-то уж дергал за рукав штатского.

- Прочь! Разззойдись!

Виктор сбил кого-то кулаком. - В ворота! - Парнишка выл спертым голосом. Его втянули в калитку.

Вавич загородил собой калитку.

Он вобрал голову в плечи, насунулся головой на толпу и водил глазами по лицам. А лица туманные, прищуренные.

- А зачем же человека душить? - И какой-то прищуренный мотнул головой и боком сунулся к Виктору. И вдруг все попятились, оглядывались, зашатались, и вот высокая шинель заболталась - Грачек шел через толпу, ни на кого не глядя. И на ходу он взял за шиворот прищуренного и, не задерживая хода, втащил его в калитку. По пути оттолкнул Виктора. Железная калитка хлопнула с размаху. Двое городовых уж протиснулись через толпу. Изнутри щелкнул замок.

- Проходи, проходи, - городовые подталкивали прохожих и продвигались все дальше.

Виктор один стоял у ворот. Музыка уж была плохо слышна, шагом проезжали кареты - конец процессии.

Из парадной вышел Грачек, он чуть мотнул головой Виктору.

- Чего стоял? Народ собирать? - буркнул на ходу Грачек. Он вышел на мостовую и зашаталась шинель - он догонял похороны.

Вавич шел следом.

- Да чтоб не допустить скопления... - говорил Вавич в спину Грачеку, - чтоб какая-нибудь сволочь...

Грачек не оборачивался, он свернул, чтоб обойти кареты.

- А если б вышло что, так я же... я же бы и виноват вышел, - шептал Виктор злыми губами. - Когда удалось, так все дураки. Да! Ты один умный.

Виктор пробирался среди экипажей, так уж, чтоб без людей.

А вдруг Сеньковский, дурак, все видел?

Вон опять Грачек впереди. Идет рядом с каретой, держится за открытое окно. Кто-нибудь есть в карете. Карета какая - на резинках, на пружинках. Подтанцовывает.

- Болтайте, болтайте, а мы вокруг бегай. Лаять, может, прикажете?

И Вавич сердито оглянулся на Грачека.

И вдруг Грачек глянул, как будто его кто толкнул.

Мотнул подбородком и пальцем-крючком не поманил, а дернул к себе. Виктор быстро отвернулся:

- А я не заметил!

Шагнул два шага вперед и вся спина как наколотая. Виктор шагнул быстрее и вдруг повернул налево кругом и пошел в карьер.

- Сукин сын ты! - бормотал Виктор одними губами и глядел прямо Грачеку в глаза. Но Грачек уже повернулся к окну и вдруг весь сморщился в тысячу морщин, как разлинованное стало лицо.

"Улыбается, что ли?" - подумал Виктор и в этот момент увидал в окне в карете ее лицо, как наклеенное на темноту.

Варвара Андреевна улыбалась и кивала перьями.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза