Виктор Вавич (Книга 1)

- Тоже дозарезу, наверно, - говорил Андрей Степаныч, - зарезчики какие развелись.

Наверху в зале тихо гудели голоса и метко щелкали счеты.

Андрей Степаныч прошел за стеклянную перегородку. В ушах еще стояли бубенцы, и щеки просили свежего снега; и Тиктин все улыбался и кивал на поклоны служащих, как будто бы поздравлял всех со своими именинами. И говор стал слышней, и круче чеканили счеты, как веселая перестрелка.

Тиктин вошел в шум, и завертелся день.

Завтрак мягко перегибал день. Перегибал мягким кофеем, пухлыми сосисками с пюре. В это время к Андрею Степанычу в кабинет курьер никого не допускал целые четверть часа. Тиктин придерживал стакан одной рукой, другой разворачивал на столе свежую, липкую газету. И сразу же тысячью голосов, криков и протянутых рук ворвалась газета. Толпились, рвались и старались перекричать друг друга: "За пять рублей готовлю... Все покупаю... Даю... даю... Умоляю добрых людей!.. Нашедшего..." - хором ахнула последняя страница. Тиктин прошел как через сени, набитые просителями, и раскрыл середину. Изо всех углов подмигивали заглавия: "Опять Мицевич", "О Розе на навозе" и подпись: "Фауст". Оставалось пять минут, и Тиктин искал, что бы прочесть с папироской. "Земельный... - Тиктин насторожился: ...национализм"... Земельный национализм? - Тиктин поправил пенсне на толстом скользком носу.

"Конечно, все можно объяснить случайностью, - читал Тиктин. - Даже нельзя решиться назвать человека шулером, если он убил десять карт кряду. Случайность... Случайно могут оказаться вместе и сто двадцать восемь человек одного вероисповедания. Даже в самом разноплеменном городе. Не подумайте, пожалуйста, что это церковь, костел или синагога... Это даже не правительственное учреждение и не полицейский участок! Это коммерческое... ой, извините: это даже претендующее на общественность учреждение. Учреждение, которому..."Тиктин начинал часто дышать, побежал дальше по строчкам:"... Каков, говорят, поп, таков... Это наш "Земельный банк", роскошное палаццо... Нет, это русские хоромы с хозяином в боярской шапке, с боярской бородой, а вокруг - стольники и подьячие. Где уж тут поганым иноверцам! Бьем челом..."

"Фу ты, черт! - и Тиктин сдернул пенсне, ударил по газете. - Мерзость какая!"

Действительно, большинство служащих были русские. Было несколько поляков, немцы, был даже латыш, но евреев в "Земельном банке" не было ни одного.

- Почему я обязан? - сказал Андрей Степаныч в газету. Курьер просунул осторожно стриженую голову в дверь:

- Можно?

- Сейчас! - зло крикнул Тиктин через весь кабинет.

"Что же это, реверансы все время? - и Тиктин улыбнулся иронически-вежливо запертой двери и сделал ручкой. - Расшаркиваться прикажете? Так?"

Тиктин вспомнил свою речь в городской Думе; он отстаивал земельный участок под еврейское училище. Он щегольнул юдофильством: внятно и с достоинством. И как потом ему улыбались в еврейских лавках и кланялись на улице незнакомые люди! В "Новостях" полностью напечатали его речь.

"Да почему это передовитость меряется еврейским вопросом? Да скажите, пожалуйста! Так эксплуатировать свою угнетенность!" Тиктин встал, сложил газету и шлепнул ею по грязной тарелке.

- Претензии какие, - сказал он громко.

- Александр Андреевич спрашивают... Просить? - вынырнула курьерова голова.

- Дмитрия Михайловича ко мне, бухгалтера!

Тиктин ходил по ковру мимо стола и подбирал аргументы.

"Бесправие? Да, пожалуйста, пожалуйста, возьмите вы ваши права, пожжжалуйста!"

И ему хотелось швырять все веши со стола, все, все до одной - как будто он кидал права.

"Пожалуйста, ради Бога, и еще, еще!"

И хотелось выворотить карманы брюк: "Получайте! И тогда уж..."

Ему чудилось, что у него сзади болтается какой-то хвост, тесемка, за которую его можно дергать, вроде косички у девочки, за которую ее треплют мальчишки.

Он взял грязную газету и, пачкая руки в пюре, стал искать подпись: "Homo".

"Скорей бы Дмитрий Михайлыч!"

- А вот, слушайте, Никитин векселя выкупил?

- Да, известили, Андрей Степаныч, - и Дмитрий Михайлыч кинул веселый глаз на "Новости".

- Да! Читали? - спросил Тиктин, как будто сейчас вспомнил про статью. - Полюбуйтесь! - и ткнул к самому носу бумагу.

- Да чепуха! Наверно, у него брат без места.

- Так, извините, ведь это же печать, это же имеет общественное значение. -Тиктин наступал на бухгалтера и бил тылом руки по газете. Национализм? Озол - русский? - Тиктин сделал грозную паузу. - Хмелевский русский? Я спрашиваю. Дзенкевич, Мюллер, Анна Христиановна? Так вот, не видеть этого, - чеканил слова Тиктин.- Это скажите мне: чей национализм? Тех, кто только одну свою нацию и видит. Так зачем врать-то? - И Тиктин потряс скомканной газетой у самого носа бухгалтера и решительно, комком, швырнул газету под стол.

Бухгалтер смеялся.

- Я горячусь, потому что пошлость, пошлость сплошная, - говорил, переводя дух, Тиктин. И толкнул газету ногой.

- Да вы спросите, - все смеясь, говорил бухгалтер, - вы их спросите: есть ли хоть один русский в конторе у Брунштейна, у Маркуса? Да пойдите найдите хоть одного русского приказчика хотя б у Вайнштейна.