Виктор Вавич (Книга 1)

Тая стукнула чашкой в блюдце и бросилась в кухню. А Всеволод Иваныч зашлепал туфлями глянуть, не висит ли шинель Виктора. Нет ее на вешалке, и он проворно заглянул к Виктору в дверь. Письмо лежало посередь стола аккуратно, прямо, как будто лежало для него, для Всеволода Иваныча: велел лежать, вот и лежу, хоть знаю, не к чему это. И Всеволод Иваныч понял, хоть и отмахивался, что письмо это не будет у Виктора. Он поспешил назад к своему стакану. Он запыхался от волнения, от спешки и старался это скрыть, когда вернулась Тая с огурцами. После обеда он вздремнул. Проснулся - было уже темно.

- Таиса! - крикнул старик.

- Сейчас, - не сразу отозвалась Таинька. Она вбежала в темную комнату. В дверях Всеволод Иваныч успел заметить ее силуэт: Тайка была в своем выходном платье.

- Не приходил? - спросил Всеволод Иваныч.

- Нет, - сказала Тая, - не было его. Его не-бы-ло, - как-то манерно пропела Тая и попятилась к двери.

- Что за аллюры? - нахмурился Всеволод Иваныч, хотел крикнуть, вернуть дочь. Но вдруг показалось, что все права и всю правду из него вынули, и не может, нечем ему корить дочь.

Он слышал, как через минуту сбежала со ступеней Тая, как хлопнула калитка, и звякнула с разлета щеколдой.

"Пойти к ней, - подумал он о жене, - хоть поговорить так, о чем-нибудь, - нельзя ее тревожить. И мать больную бросила", - подумал он горько о Тае. Он тихонько поплелся к жене по пустым комнатам. Но в это время отчаянно залился пес у крыльца жадным, оскаленным лаем.

"На чужого", - схватился Всеволод Иваныч и бросился в кухню. Он открыл дверь в темноту, - тревога давила, спирала дух, он едва на минуту угомонил пса и услыхал из темноты:

- Заказное!

Всеволод Иваныч сбежал со ступенек, стукнулся в темноте прямо о почтальона, туфли липли, слетали в грязи. Всеволод Иваныч напялил очки, дрожали его руки, долго искал чернила, долго не мог понять, где надо расписаться, - почерком Виктора, четким, канцелярским, с писарским форсом, был написан адрес на письме, что лежало в разносной книге. Наконец Всеволод Иваныч справился. С двугривенным и книгой, под лай собачий, спустился он в липкую грязь к почтальону.

- Вот и... вот, - ловил он впотьмах руку почтальона, чтоб ткнуть книгу и двугривенный.

Всеволод Иваныч в столовой под лампой вскрыл письмо и не мог читать. Он утирал под очками глаза, бумага прыгала в руке. Он положил ее на скатерть и стал разбирать: "Любезный папаша, - писал Виктор. - Я уезжаю и в этом моем письме прощаюсь с вами. Я спешно еду на службу, чтоб зарабатывать себе независимый хлеб. Мы с вами диаметрально не сходимся во мнениях. Но я надеюсь, моя попытка стать на самостоятельные ноги заслужит в будущем у вас уважение. Передайте мой глубочайший поклон маме. Я крепко ее целую, и пусть она, милая, не тревожится, скажите ей, что мне очень хорошо и что, как только смогу, приеду, ее поцелую сам. Пусть будет покойна.

С почтением В. Вавич".

"Нет, нет! Не образумил я его. Не сумел, не сумел, - шептал старик. Отпугнул". Он глядел на это письмо, написанное острым почерком штабного писаря, и на "вы", и "независимый хлеб", и "диаметрально расходимся". Первый раз на бумаге. Как будто что в лоб ударило Всеволода Иваныча, - кто же это пишет? Это Витя, мой, наш Витя, Виктор. Как же он не видал, как упустил, не заметил, когда, как сделался тут в доме, под боком, на глазах готовый человек, тот самый, из которых и делаются паспортисты, телеграфистки? Это ударило в лоб Всеволода Иваныча. Он сидел на стуле прямо, свесив плетьми руки, и глядел в стену неподвижными глазами. И на "вы" пишет, противно, как пишет зять лавочнику: "любезный папаша". Всеволод Иваныч перевел дух.

- Что там? - слабым голосом, через силу, окликнула больная из своей комнаты.

Всеволод Иваныч вздрогнул. Он встал и поспешно зашагал в мокрых носках к жене.

- Вот, милая, Витя письмо прислал, - выпалил Всеволод Иваныч. - На службу, на службу поехал. Спешно вызвали, понимаешь, место ему... не успел проститься. Место вышло, - приговаривал Всеволод Иваныч.

- Слава тебе, Христе! - вздохнула старуха. - Дай ему, Господи, - и она подняла левую руку и стала креститься.

Парализованная правая бледной тенью вытянулась поверх одеяла, белая, в белом рукаве кофточки, при мутном свете лампочки.

- Дай ему, Господи, - шептала больная, - дай Витеньке.

И Всеволод Иваныч вспомнил, как Виктор написал: "пусть она, милая, не тревожится". "Для нее нашлись слова, нашлось сердце", - залпом подумал старик.

Он стал целовать бледную старушечью руку с жаром раскаяния, как давно когда-то, после первой измены, он целовал руку жены, и шептал, задыхаясь:

- Велел Витя целовать... тебя... поцелуй, говорит, ее, милую... хорошенько, говорит... тысячу раз, говорит.

Старуха с трудом подняла левую руку, старалась ею поймать мужнину голову, не доставала, а он не видел, он прижался щекой к беспомощной белой руке и мочил слезами кружевной рукав.

Колеса