Виктор Вавич

— Да. Я никакого такого не знаю… То есть я знаю и вовсе другое… Я другое думаю. Совсем не так…

— А как же? — Полковник положил оба локтя на стол, приготовился слушать. — Как же, однако, вы думаете? Ну-с…

Башкин опять схватился за стакан, — он был уж пуст.

— Я думаю, — начал Башкин, но мыслей он не мог собрать, — вот господин офицер знает, как я думаю.

Башкин наклонился в сторону офицера. Но офицер погладил руку с перстнем и посмотрел на Башкина пустыми и крепкими глазами.

— Так вот потрудитесь теперь здесь изложить, что же вы думаете? Ну-с! — Полковник пожевал губами, и от этого заходили усы, они широкими скобками загибались вверх. — Довольно с водой возиться, — строго отрезал полковник: Башкин потянулся к стакану. — Что ж, неудобно сказать?

— Я думаю, что анархизма не надо… — начал Башкин.

— А нужен социализм, так, что ли?

«Что за глупость, ах, какая ерунда, что я говорю?» — думал Башкин, он напряг голову, проглотил слюну. Но мысли рассыпались и шумели, как дробь по пустому полу. Сердце стукнуло, и хотелось пить, пить.

— Нет, нет, — болтал головой Башкин, — я не так думаю.

— То есть позвольте, — громко, широко распахнул из-под усов рот полковник, — а вот это? Позвольте-ка, — потянулся он к офицеру.

Офицер привстал и вежливой рукой протянул большую тетрадь. Башкин узнал свой альбом. Кровь неудержимо напирала в лицо. В ушах звенело. И как издалека он услышал голос полковника:

— А вот это как же нам объясните? — Он приладил пенсне. — Вот тут, вот. Ага, вот. — И он прочел: — «Нужны: эс и эс». Да-с. Так как же? — И он поверх пенсне глянул на Башкина.

Башкин отмахивался головой, он прикусил губу, как от боли, и заерзал ногой по полу. Он не сразу даже вспомнил, что значили эти «С. и С», но он видел, как они там написаны, и этого нельзя говорить, это такое… И он мотал головой и поднимал брови.

— Ну-с? — сказал полковник. — Что, никак не подберете двух слов на «эс»? А вот тут потрудитесь нам объяснить. Вот-с: «Нужно эн-ве». Это, например, как прочесть прикажете?

Полковник снял пенсне и постукивал им по бумаге. Башкин молчал, ежась на стуле.

— Сразу паралич напал? Что ж так жиденько? А позвольте-ка я вам растолкую это, — полковник поднял голос, и голос рассыпался по зале и повис над Башкиным. — Вот, разрешите-ка мне это так прочесть: «нужно Н. В.» — нужно немедленное восстание. И дальше: «нужны С. и С.», то есть: свержение и социализм.

У Башкина повело рот, он вдруг вскочил со стула, взмахнул до локтя голой рукой — раз! раз! — по столу, кулаком по зеленому сукну.

— Нет! Нет! — хриплым лаем крикнул Башкин и потом: — Ай! Ай!

Он сам не знал, что кричит «ай!» Он бросил стакан об пол и повалился на стул. С ним случился обморок.

Серебро

Саньке не стоялось, не терпелось. «Не велят, не велят!» — передразнивал Санька курьера, и красный, ни на кого не глядя, сбегал через две ступени по банковской лестнице. Казалось, что все знают, что ушел с носом. Санька в расстегнутой шинели дул полным ходом по улице, косо перебегал по снегу через улицы. Захватанная ломбардная дверь крякнула и засопела сзади пневматическим блоком. Санька сразу нашарил глазом «прием золотых и серебряных вещей» и на ходу стал стягивать часы. Две старухи шептались около узла на скамье. Дама в котиковом пальто на весь зал модулировала голосом:

— Мне ведь всего на пять дней, пока му-уж приедет.

— Тридцать два, я сказал, — и в окошечке брякнули о стойку серьги. Дама улыбалась, оглядывалась и вертела головой, как будто ей через грязь перейти, и кто же руку протянет? Санька узнал компаньонку Мирской, узнал по злым глазам. Они торчали из улыбки.

Оценщик вставил в глаз черный обрубок с лупой, а Санька оглянулся на компаньонку. Она шла в угол, и там со скамьи встала ей навстречу дама в стройной бархатной шубке. Меховая шапочка сидела чуть лихо. Черные глаза смотрели надменно и забубенно. Санька узнал Мирскую.

— Что, мало? — сказала Мирская на весь зал грудным голосом. — Снеси и это. Надо ж выручить. — И Мирская, выпроставши из рукава руку, стала другой отстегивать браслеты.

Все обернулись и глядели на эту руку на отлете.

— На, неси! — Мирская стряхивала с руки расстегнутые браслеты, и они звякали подвесками, цепочками. Компаньонка подхватила, сунула в муфту и пошла в очередь.

— Восемь рублей, берете? — сказал Саньке оценщик.

— Да-да, давайте, — схватился Санька. Он глядел на Мирскую. Он никак не ждал, что она может быть такой дамой, настоящей элегантной дамой, без тени крика в строгом шике. Только чересчур заносчивая походка да пристальный вызывающий взгляд. И Саньке непременно захотелось заглянуть в эти глаза. Глянуть разок и пройти. Мирская прохаживалась по залу, ждала свою ведьму. Санька с треугольным квитком шел к кассе. Он остановился на секунду и оглянулся на Мирскую. И вдруг почувствовал, что не Мирская, а глаза узнали его. Мирская, не торопясь, шагала, опустив руку в муфте.

Санька хотел повернуться, пойти. Но Мирская спросила вполголоса:

— Что, пропился? — спросила серьезно, как про болезнь.

— Товарища выручить, — сказал Санька. Не мог не сказать.