Виктор Вавич

Груня только и поняла «в саду» и «Виктор». У солдата узнала, в каком саду. Но одно она чувствовала, что надо идти — и сейчас же. Груня вышвыривала бережно сложенные чулки из комода, наспех проглядывала беленькую блузку — не порвано ль где. Груня знала, что он страдает и что скорей, скорей надо. Она быстро оделась, схватила свой розовый зонтик. Она неровно дышала, раскрыв рот с сухими губами.

По дороге разбудила извозчика и, не рядясь, поехала к саду. Извозчик еле тряс по городским булыжникам, помахивал веревочным кнутом, задумчиво приговаривал:

— Рублик стоит. Вот те Христос, рублик стоит.

— Гони, гони! — толкала Груня извозчика. У сада Груня соскочила, сунула два двугривенных в шершавую руку, не глядя.

— Эх, мать честная, — покачал головой извозчик. И крикнул вслед: — Подождать прикажете?

Только вступив в сад, Груня вспомнила — открыла зонтик.

Розовым звонким шаром вспыхнул зонтик на солнце.

Вавич сразу увидал через кусты розовый свет, поправился, поддернулся и не знал, идти ли навстречу, боялся, что побежит. От напряжения он закаменел и стоял с кривой улыбкой.

Груня шла, работая локтями, как будто разгребала воздух, и в такт работал в воздухе розовый гриб. Был полдень. Звонили колокола, и Вавич смотрел, как ныряла Груня из солнца в тень. Она спешила, как на помощь, как будто Вавич ушибся и стонет на дорожке.

Виктор ничего не мог сказать, когда здоровался: совсем задеревенел.

Груне хотелось закрыть его зонтиком и увести совсем куда-нибудь далеко, посадить к себе на колени, взять на руки.

— Вот хорошо-то, — говорила, запыхавшись, Груня, — вот я как поспела-то.

Виктор молчал, все слова, что он выдумал, пока ждал, перегорели, засохли и не выходили из горла.

Груня ждала, знала, что отойдет, сейчас отойдет, отмокнет, и вела его дальше в глубь сада.

— А солдатик-то записочку, как бабочку за крылышки, — говорила Груня.

В дороге

Груня усадила Вавича на скамейку. Дорожка здесь расширялась, и кусты пыльной сирени отгораживали комнату. Сзади за кустами, за решеткой сада, мальчишки стукали пуговками, спорили и ругались. Но ни Вавич, ни Груня их не слыхали. Груня сидела рядом с Виктором, незаметно прикрыв его сзади зонтиком. Она чувствовала, как он отходил, оттаивал.

— Я ведь обед так и бросила! — сказала Груня, глядя в землю. — Сгорит, другой сварим.

У Виктора дрогнуло внутри: понял, что это они сварят — он и Груня. Обожгло, и чуточку страшно.

Груня замолчала. Они сидели совсем близко, и оба слышали, как шумит какой-то поток в голове. Не мысли, а шум. Как будто они едут, катят по дороге. И дороги их сходятся все ближе и ближе. Они не могли прервать это течение, и теперь оно поднесло их так близко, что Вавичу казалось, будто он уж слышит, как у Груни шумит. Уж теперь не рядом едут, а вместе. Тут Груня глубоко, облегченно вздохнула. Глянула Виктору в напряженные глаза. А он смотрел, как смотрят на дорогу, когда несет вниз с горы. Груня отвела взгляд и спросила:

— Хорошо? — и вдруг испугалась, покраснела и прибавила: — Летом?

У Вавича вдруг глаза стали с мокрым блеском, он замигал и сказал тихо:

— Особенно… особенно… Аграфена Петровна, — и жаром ему залило грудь. — Вовсе никогда не думал…

Он смотрел на Груню во все глаза. Под зонтиком Груня розовая, и кофточка на ней розовая, как лепесток, и золотая тонкая цепочка на шее, и убегает в треугольный вырез на груди. Ухватиться захотелось Виктору, врасти — вот станет хорошо и крепко житься! Вот так тянул он из березы мальчишкой весенний сок: припадет губами — не оторвать.

— А я думала… — сказала Груня и оборвалась, улыбнулась тягуче. Вавич понял: думала, что уж не любит. В это время вышла из-за кустов девочка, красная, напруженная. Она неровно ковыляла голыми ножками в носочках. Сзади на веревке боком ехал по песку ватный зайчик.

Груня вдруг встала, зонтик полетел назад… Груня присела к ребенку, обхватила его полными горячими руками, прижала и принялась целовать, без памяти, до слез. Она запыхалась, душила ребенка и не замечала, что он плачет.

Виктор смотрел широкими глазами, слезы вдруг навернулись, он поднял руку и со всей силы стукнул кулаком по скамейке

Груня оглянулась, глянула мутными глазами на Вавича. Нянька вразвалку побежала к ребенку, с детскими граблями в руках, с куклой под мышкой.

Вавич встал, подал Груне зонтик. Рука чуть дрожала.

На главной аллее Вавич радостно и метко стал во фронт отставному интенданту. Не надо было — подарил старика.

Раскат

Был жаркий, душный вечер. Казалось, что черный воздух налит густой теплотой

У смотрителя Сорокина за столом сидел Вавич в чистой белой рубахе, в новеньких погонах. С тонким шнурком по краям. Груня обшивала. Смотритель сидел на хозяйском месте. Он откинулся назад, поставив меж колен шашку, и ревностно слушал, как говорил пристав.

Пристав был высокий, с длинной красной шеей. Пристав был из гвардейских офицеров, и смотритель уважал: Санкт-Петербургской столичной полиции — это Сорокин видел, как будто на казенном бланке строгими буквами.