Виктор Цой. Последний герой современного мифа

Это было пятого марта… Цой вошел – подбородок вперед, уже тогда, – и говорит: «Меня зовут Витя». Потом, естественно, все напились, начался полный бардак, все сидели друг у друга на ушах, и тут мне что-то не понравилось. «У-y, какой щенок – Витя его зовут!» И я ему взяла и написала губной помадой чуть ли не на физиономии свой телефон. С этого и началось. Цой начал звонить мне домой, я тоже начала ему звонить[672].

Инна Николаевна Голубева:

Как они познакомились? Марьяша пошла на день рождения приятеля, и вот там одна из ее подруг ей сказала: «Обрати внимание вон на того парня…» А парень лежал на полу, раскинув руки и ноги, в белой рубахе. Марьяну это сильно задело… Она написала ему помадой свой номер телефона, он ответил, и они стали общаться. Но мне она ничего не сказала поначалу. Я-то боролась за чистоту рода. А тут моя нордическая барышня, и вдруг такое… И вот потом она привела его. А было это так…

Однажды я прихожу с работы, работала я у «Невского», возвращалась домой где-то в десятом часу, потому что пешком очень далеко до дома, очень уставала. Приходила и вообще ни с кем не разговаривала. В общем-то, в один из таких моих приездов, когда я видеть никого не могла и слышать тоже, ну, вдруг я вижу, вхожу в комнату большую, на диване кто-то сидит. И вдруг я вижу такие глаза у Марьяны, которые излучают сияние. Она говорит: «Мамочка, я тебя хочу познакомить с одним человеком». Я мрачно сказала: «Ну познакомь». Поднимается это, значит, существо такое темное. «Мама, это Витя». Я говорю: «Очень приятно». Он со мной очень вежливо поздоровался, головку поклонил, но я уже это образование, темное такое образование, возникшее в комнате, видеть не могла. Меня тошнило буквально. Я пошла к себе и долго сидела и вообще… и не выходила больше, пока он там не ушел. Вот появление Вити. И я думаю: «Что же., куда же я потратила всю свою жизнь? Я все месила из Марьяны человека». Это же была не просто моя дочка, это была девочка моей мечты, и я из нее делала вообще не принцессу, боже сохрани, мы жили трудно. Не было у нас никаких излишеств. Но тем не менее вложено было все то, что я могла отдать, я все отдала этому человеку. И вдруг – Витя. Пальто до пола, с помойки вытащенное. Уши длинные, до плеч, челка – глаз почти не видно, вижу, что вот узкоглазое что-то такое. Потом мы разговаривали с ней, и она мне говорила: «Мама, он талантливый, песни пишет». А я думаю, чего еще, какие там песни? Я тогда знала Галича, Высоцкого, их песни.

Да, долго с ним у нас не получалось. То есть я его не понимала, он – молчун. Вот первый ее муж был просто веретено. Мы могли говорить до утра там о судьбах русской интеллигенции, допустим, как Васисуалий Лоханкин, с таким же рвением приблизительно. Это все пустые разговоры, но тем не менее они были, и я могла почувствовать человека. А тут я не знаю: он пишет что-то мелким почерком, и вообще ничего не видно и не слышно. Он так умел как-то себя организовать в доме, что непонятно, он делает вообще что-нибудь или ничего он не делает. Непонятно было…

У меня была приятельница, она к Марьяне очень хорошо относилась, она как-то ее все время привечала и как-то старалась ей помочь, чем не знаю. Вот, ну, тоже совершенно сумасшедшая женщина, но особенная. И вот она приглашает нас в гости, причем она приглашает меня, Марьяшу и Витю, естественно, уже персонаж такой постоянный как бы, у нас в доме появляющийся. И мы пришли туда, сидим, и вдруг, значит, Марьяна, наверное, Вите шепнула, я даже не обратила внимания. Алик – это ее сын, моей приятельницы, принес гитару, Витя взял гитару и запел. Никогда до этого я не слышала, чтоб он пел вот так вот за столом или где-то… И запел он «Восьмиклассницу» всего-навсего. Что-то он еще пел, я не помню, но вот «Восьмиклассница» на меня произвела впечатление, я подумала: «Боже мой, да это же вообще! Это что-то такое невероятное». Такого я еще не слышала, короче говоря. Я тогда на него наконец посмотрела как на человека, которого интересно слушать, на которого интересно смотреть, что это не просто парень, промелькнувший и все. И вот, что называется, пошло-поехало. Я, как и Марьяна, будто заново родилась на свет. Мне показалось, что что-то в этом есть. Ну и все. Вот так он и вошел… Хотя потом моя мама говорила: «Инна, Цой же совершенно не умеет играть… Вы все ложитесь спать, а он берет гитару и идет на кухню. Учится». У него была электрогитара, он ее, конечно, не включал, а просто сидел и щипал струны. Творил, короче говоря. А вот Юра Каспарян, по ее мнению, тот прекрасно умеет играть. В общем, почему гения сделали не из того?

Когда Марьяна его привезла впервые на дачу, они пошли на пляж, уже разделись на даче, и она говорит: «Ну что, мама, хороший мальчик?» Она еще любила меня подначивать. Мама, конечно, не могла сказать лучше, она сказала: «Ноги короткие». А у нас с ногами был пунктик, потому что у нас ноги у всех растут из шеи, так сказать…[673]