Виктор Астафьев

В этот раз мне почему-то сказали: „Подождите немного. Мы только вот этих отпустим…“ Когда народу не осталось, одна из работниц спросила: „Вы знаете Рубцова?“ А сама таращит на меня непривычно неулыбчивые глаза.

„Конечно!“

„Он живет в шестьдесят пятой квартире?“ — допытывалась другая.

„Так сегодня ночью его убили…“

В первый момент меня ошеломила эта ужасная весть, затем возникла спасительная мысль — ошибка!»

Но это была не ошибка.

Она поспешила в дом Рубцова. Прошла один лестничный марш, другой… Соседки по площадке, заслышав шаги, открыли двери из своих квартир:

— Вам кого?

— Николая Рубцова.

— А его только что увезли… в морг…

Одна из женщин принесла в кружке воды, рассказала о случившемся.

Вернулась домой, рыдая. Виктор Петрович услышал плач, всполошился: что случилось?

— Колю Рубцова убили…

Отойдя от шока, Виктор Петрович стал звонить друзьям…

Прощание с поэтом прошло в вологодском Доме художника. Выступил Астафьев:

«Друзья мои! Человеческая жизнь у всех начинается одинаково, а кончается по-разному. И есть странная, горькая традиция в кончине многих больших русских поэтов. Все великие певцы уходили из жизни рано и, как правило, не по своей воле…

Здесь сегодня, я думаю, собрались истинные друзья покойного Николая Михайловича Рубцова и разделяют всю боль и горечь утраты.

У Рубцова судьба была трудна и горька. Это отразилось в стихах, полных печали и раздумий о судьбах русского народа. В этих щемящих строках рождалась высокая поэзия. Она будила в нас мысль, заставляла думать…

…В его таланте явилось для нас что-то неожиданное, но большое и важное. Мы навсегда запомним его чистую, пусть и недопетую песню».

Похоронили поэта на Пошехонском кладбище. Возвратились домой с поминок уже совсем под ночь. Взяли к себе ночевать поэта Бориса Примерова, который приехал из Москвы. Разошлись по разным углам, спали и не спали. В шестом часу утра пришли несколько писателей, принесли с собой бутылку. Стали снова поминать.

То печальное утро описывает Мария Семеновна:

«Расположились в кухне. Кто пил чай, кто водку, кто сидел просто так, говорили о Коле, утверждали, что талант просто так не дается, непременно с возмездием… Крест тяжкий и смерть трагическую, преждевременную судьба уготовила и Николаю Рубцову. Говорили о том, как жалко его…

Борис Примеров, тоже замечательный русский поэт, помешивал ложечкой чай в стакане, слушал и молчал, а потом заговорил:

— Я много думал, и вчера, и нынче ночью… Когда вчера сидел на поминках Коли, в том большом зале и слушал… Все говорили: „Друг… друг… друг…“ И мне все казалось, будто я не на поминках у Коли, а в общежитии Литинститута, где запросто называют другом и запросто предают… Думал о безвременной кончине Коли. Думал о том, что душить, давить — свойственно зверю, животному… Думал и о том: почему, как, когда оторвался человек от животного, возвысился над ним? Причиной тому, наверное, все-таки чувство, построенное на высочайшем из наслаждений — любви, и человек сделал из него святость… И вот душе нужно стало тело, прекрасное, дающее наслаждение и силу, чтоб душа могла на него опираться, жить им… Смотрите, что получается: „Распрямись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани…“ — Свято! Прекрасно!.. Коле недоставало тела могучего, и прекрасного, на которое могла бы опереться его душа…

После смерти Николая Рубцова мы уже не собирались так, как это бывало при нем, погулять, попеть, поговорить, потому что каждый в душе казнился, что не сделал чего-то главного, чтобы уберечь поэта от гибели!.. Смерть его всех нас разъединила…»

Когда не стало среди вологодских писателей Николая Рубцова, то вместе с горькой растерянностью и болью утраты все вдруг почувствовали, что именно он, неприкаянный поэт, всех объединял. Плохо без него стало. Необъяснимую вину, тяжесть в душе и сердце переживал каждый, и каждый из писателей корил себя.

Когда встречались в Союзе писателей или у кого дома, разговоры вольно или невольно сводились к горю. Бывало, кто-то вдруг обвинит другого: ты, мол, с ним больше и чаще пил, а беду отвести не смог, не захотел…

И стали потихоньку разъезжаться, кто куда. Василий Белов уехал к себе в Тимониху, Виктор Коротаев и Александр Романов тоже засели по деревням.

Астафьевы поехали на Урал, в Быковку.

Первый после возвращения вечер.

«Вышли мы, — пишет Мария Семеновна, — погулять в лес, зимний, чистый. Морозец градусов восемь-десять, кругом ни души! Небо в звездах и месяц… И тишь кругом! И бело! Сразу вспомнилось, как Коля рассказывал, что видел во сне свою маму: „Дом. Крыльцо. На крыльце белый-белый снег — и на нем стоит мама!..“

Виктор Петрович воскликнул горестно:

— Ох ты, Коля, Коля! Что же ты с собою сделал, когда такая красота на земле!.. Ширь кругом какая! Коля, что же ты наделал?! Как нам теперь всем быть с тем грузом, что ты нам оставил?!»

Вернувшись домой, Виктор Петрович и Мария Семеновна долго читали друг другу стихи Рубцова, удивлялись его прозорливости, вдруг открывшейся им, и тосковали, мучились.