Вихрь

– Это напоминает анекдот про одного известного русского писателя. Он пришёл однажды к другому русскому писателю, с которым они были врагами. Тот был удивлён. «Я пришёл, чтоб рассказать вам происшествие, которое со мной случилось. Сегодня утром я был в квартире один и услышал на лестнице детский плач. Я вышел. Плакала девочка, ученица соседки-портнихи. Хозяйка её страшно высекла и выбросила на лестницу. Я взял девочку к себе, раздел её, чтоб помазать хоть маслом рубцы, ссадины, чтоб утишить боль. Вид исстёганного детского тельца пробудил прилив сладострастия, и я… я изнасиловал бедную девочку». Писатель вскочил, полный отвращения: «Зачем вы рассказываете мне такие мерзости?» – «Погодите! Потом меня охватил прилив раскаяния и ужаса перед тем, что я сделал. Я подумал: „Как сильнее наказать мне себя? Какую казнь для себя выдумать?“ Я решил пойти к человеку, которого я ненавижу и презираю больше всех, и рассказать ему про себя эту мерзость. И вот я пришёл к вам». Если вам теперь угодно, г. Чивиков, – я вас слушаю!

Г. Чивиков всё время слушал его внимательно, с горящими глазами, и затем снова улыбнулся ясной и светлой улыбкой.

– Остроумно, как всегда! Итак, я продолжаю. Мне хочется, чтоб вы меня знали. Вам, конечно, известно, что я исключён из почтенного сословия присяжных поверенных за систематическую растрату клиентских денег. Что, если я скажу вам: я исключён не за это?!

– Ради Бога! У вас есть свои советы, палаты. Оправдывайтесь перед ними! Меня это не касается?

– Если вы спросите меня, – как ни в чём не бывало, продолжал г. Чивиков, – растрачивал ли я клиентские деньги, я, прямо глядя вам в глаза, отвечу: «да». И скажу правду. Если вы тот же вопрос зададите большинству моих так называемых «коллег», они вам, так же прямо глядя в глаза ответят: «нет» – и солгут. В этом и вся разница. Растрата казённых денег среди нашего брата явление столь же распространённое, как ношение адвокатского значка с надписью «закон»!

– Вы лжёте, г. Чивиков!

– Делается это обыкновенно так. Какое-нибудь неожиданно быстрое получение. Клиент зайдёт ещё недели через две. Позаимствуешь временно на собственные надобности двести, пятьсот, тысячу, несколько тысяч. Глядя по калибру адвоката. Ничего дурного! Просто, какой-нибудь спешный платёж. Является клиент, ему пополняется из денег другого клиента. Другому – из денег третьего. А попутно перехватываются ещё суммы. Тоже какие-нибудь платежи по дому, жене платье, в карты проиграл, временная заминка в делах, – мало ли что! Надежды: вот скоро должен получить крупный гонорар, сразу все прорехи заткну. Начинается вожденье клиентов: ещё не получил. И вертится так раб Божий, пока в один прекрасный день не попадёт на какую-нибудь каналью, беспокойного клиента, который ночей не спит и сам везде бегает, нюхает. Есть такие крысы, сна на них нет! «Как не получали денег, когда ещё две недели тому назад вам внесены?» И испёкся! Болезнь, повторяю вам, общая…

– Вы клевещете, г. Чивиков!

– И карать за неё одного… Есть подмосковное село такое, Большие Мытищи. Всё население, поголовно, наследственно даже, больно дурной болезнью. Так там, знаете, человеку не иметь носа – не такой ещё порок! И исключён я… Вы не изволили читать в отчёте «совета присяжных поверенных» постановление о моём исключении?

– Не интересовался и не интересуюсь!

– Прочтите. Очень назидательно. На шестнадцати страницах. На протяжении печатного листа люди доказывают, что тратить чужие деньги нехорошо. Словно сами себе это внушить хотят! Для человека зрячего сказать: «свет есть свет», – и довольно. И только слепому надо целый день об этом говорить, да и то он не поймёт! И исключён я совсем не потому, что страдал общей болезнью, а потому, что другой общей болезнью не страдал. Из Уфы в Киев, из Киева в Пермь, из Перми в Варшаву и из Варшавы в Севастополь на защиту стачечников не метался. Вызвать в качестве свидетелей Максима Горького и Сергея Юльевича Витте не ходатайствовал. С председателями по этому поводу в пререкания не вступал. И зала заседаний демонстративно не покидал. Словом, вышвырнут я за борт из либеральной профессии за то, что я «негодный консерватор». И обезглавлен я, гильотинирован за убеждения. Позвольте же-с протестовать во имя свободы!

– У нас больше всего кричат о свободе «Московские Ведомости» и «Гражданин». Какая свобода? Делать мерзости? И «свобода насилия»?

XVIII

– Мнение свободно. Убеждение не может быть наказуемо. И если гг. либералы требуют свободы для мнений социал-демократических, социал-революционных, анархических, то как же-с вести на эшафот за мнения консервативные? А между тем, пред вами жертва собственного консерватизма! Я казнён за убеждения. Лишён, правда, не жизни. Но того, чем жизнь красна. Что дороже жизни. Без чего жизнь превращается в сплошной позор и мучение. Я лишён чести. Как я не лишил себя ненужной жизни в эти страшные минуты? спросите вы. Не спорю, мысль о самоубийстве первой пришла и мне в голову. Самые твёрдые умы несвободны от минуты слабости. Но я поехал в Кронштадт… Вы можете улыбаться,