Видоизмененный углерод

— Ты, — обезумевшим голосом начала Кавахара, затем усилием воли понизила свой тон до прежнего ледяного спокойствия, не приправленного никакими акцентами, — ты причинил мне слишком много неприятностей. Для одной жизни этого более чем достаточно.

Схватив за шиворот, она протащила меня по наклонному окну так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Моя голова бессильно откинулась назад на стекло. Голос Кавахары стал ровным, словно она вела со мной безмятежную беседу.

— Подобно католикам, подобно твоим дружкам на Инненине, подобно никчемным мошкам трущобной жизни, чья трогательная копуляция породила тебя, Такеси, ты был и остаешься сырым человеческим материалом. Ты мог бы подняться над этим, если бы присоединился ко мне на Новом Пекине. Но ты плюнул мне в лицо и вернулся к пустому прозябанию среди мелких людишек. Тебе представился ещё один шанс. Ты мог бы присоединиться к нам здесь, на Земле, на этот раз приняв участие в управлении всей человеческой расой. Ты мог бы стать могущественным человеком, Ковач. Ты хоть это понимаешь? Ты мог бы стать кем-то значительным.

— Не думаю, — слабо прошептал я, начиная сползать вниз по стеклу. — У меня где-то внутри по-прежнему болтается совесть. Я просто запамятовал, куда её положил.

Скорчив гримасу, Кавахара снова схватила меня за шиворот.

— Очень остроумно. И очень живо. Тебе это пригодится — там, куда ты сейчас отправишься.

— «Когда тебя спросят, как я умер, — процитировал я, — передай: все ещё злясь».

— Куэлл. — Кавахара подалась ближе. Теперь она почти лежала на мне, словно насытившаяся возлюбленная. — Но Куэлл никогда не приходилось проходить через виртуальные допросы, не так ли? Тебе, Ковач, не суждено умереть злясь. Ты будешь умирать моля о пощаде. Снова. И снова. И снова.

Схватив за грудки, она придавила меня весом своего тела. В её руке появились плоскогубцы.

— Это тебе вместо аперитива.

Губки плоскогубцев вонзились мне снизу в глаз, и Кавахаре в лицо брызнула струя крови. Все озарила ослепительная вспышка боли. Мгновение я видел плоскогубцы глазом, в который они погружались, — нависшие массивные стальные пилоны, — затем Кавахара повернула губки, и что-то хрустнуло. Моё поле зрения затянуло яркой красной пеленой, которая, помигав, погасла, словно экран умирающего монитора в коммуникационном центре Элиотта. Вторым глазом я увидел, как Кавахара вытаскивает плоскогубцы с зажатым в них записывающим оборудованием, установленным Рийз. С конца миниатюрного устройства мне на щеку упали крошечные капельки крови.

Кавахара расправится и с Элиотт, и с Рийз. Не говоря уже про Ортегу, Баутисту и неизвестно ещё сколько других людей.

— Хватит, твою мать, — заплетающимся языком пробормотал я.

В тот же самый момент, напрягая из последних сил мышцы бедер, я сплел ноги вокруг талии Кавахары. Моя левая рука плашмя хлопнулась на наклонное стекло.

Приглушенный грохот взрыва, и громкий треск.

Детонатор термитной микрогранаты, установленный на самую короткую задержку, сработал практически мгновенно, направив девяносто процентов заряда в лицо противника. И все же оставшиеся десять процентов изуродовали мне руку, оторвав плоть со сплава костного мозга с титаном, из которого были выполнены кости «Хумало», разорвав на куски поливалентные ткани и проделав в ладони дыру размером в мелкую монету.

Стекло под нами раскололось, словно толстый лед на реке. Я почувствовал, как поверхность вокруг проваливается, и я начал соскальзывать в образовавшуюся полынью, смутно ощущая хлынувший в каюту поток холодного воздуха. На лице Кавахары проявился тупой шок непонимания. Наконец до неё дошло, что случилось, но было уже слишком поздно. Кавахара обрушилась на меня, извиваясь, колотя кулаками в голову и грудь, но ей не удалось освободиться. Плоскогубцы поднялись и опустились, отрывая длинную полоску кожи от щеки, затем снова вонзились в изуродованный глаз, но теперь боль была где-то далеко, став чем-то совсем не важным, растворившись в пожаре ярости, прорвавшемся через остатки бетатанатина.

Передай: все ещё злясь.

Стеклянная плоскость, на которой мы сражались, не выдержала, выбрасывая нас навстречу ветру и холоду.

И мы полетели вниз. Моя левая рука по-прежнему не двигалась, парализованная последствиями взрыва, но, когда мы начали кувыркаться в холодной темноте, я, собрав все силы, поднял правую руку и прижал вторую гранату Кавахаре к затылку. У меня перед глазами мелькали океан далеко внизу, «Голова в облаках», стремительно уносившаяся вверх, и лицо Рейлины Кавахары, казалось, оставившей свой здравый рассудок где-то на дирижабле. Кто-то громко кричал, но я уже не мог определить — доносится звук изнутри или снаружи. Способность воспринимать окружающее покидала меня в пронзительном свисте рассекаемого воздуха, и я больше не мог найти путь обратно в маленькое окошечко индивидуального восприятия. Падение было соблазнительным, будто сон.

Собрав то, что осталось от силы воли, я прижал голову Кавахары с приставленной к затылку гранатой к своей груди, так, чтобы сдетонировал взрыватель.