Видит Бог

Нас приняли в ряды армии Анхуса, и под его знаменем мы совершили марш на север до Сонама, что близ Гелвуи, в район сосредоточения всех филистимских сил. В жизни своей я не видел такого количества войск. Мы заранее предполагали, что я и моя еврейская команда привлекут некоторое внимание. Мы определенно бросались в глаза. Князья филистимские подошли поближе, желая как следует нас разглядеть. Меня узнали, и, к ужасу моему, я снова услышал восхитительные, благозвучные слова хвалебного припева, которого на сей раз имел все основания опасаться, припева насчет меня и Саула.

— Не тот ли это Давид, — изумился один из князей филистимских, проталкиваясь поближе и с вожделением всматриваясь в меня, — которому пели в хороводах, говоря: «Саул поразил тысячи, а Давид — десятки тысяч»?

Если меня и будут помнить, то, несомненно, за это.

Анхус, разумеется, сказал все как есть.

Князья филистимские отказались иметь нас под боком во время битвы и приказали нам возвратиться домой, отчего люди мои обозлились и начали поговаривать, что надо бы побить меня камнями.

— Нечего ему идти с нами на войну, — решили князья, — чтобы он не сделался противником нашим.

Вот такие вышли дела. Когда же мы вернулись в Секелаг и обнаружили, что в наше отсутствие племя амаликитян захватило город, а всех наших жен, и дочерей, и сыновей, и весь скот наш увело в плен, мои люди опять забурчали, что меня следует побить камнями. Авигея исчезла, Ахиноама тоже. Сердце мое было разбито. Собственные мои солдаты собирались убить меня. Я вопросил Бога и получил совет преследовать полчище, напавшее с юга и уведшее с собой всех женщин наших.

— Преследуй, — ответил Бог, — и догонишь, и наверняка все отнимешь.

И мы действительно все у них отняли. Авигея, Ахиноама и я обнялись. Так приятно было снова держать их в руках. А через три дня после нашего возвращения в Секелаг до нас дошла весть о разгроме израильской армии в битве на Гелвуе и о смерти Саула и трех его сыновей. Впечатление, которое произвели на меня эти новости, было огромно. В зависимости от того, какому отчету вы предпочитаете верить, Саул, сильно израненный лучниками и неспособный двигаться дальше, то ли пал на меч свой, чтобы лишить себя жизни, то ли упросил шедшего мимо амаликитянина милости ради прикончить его, дабы ему избегнуть мучений и позора, ожидающих его, если он попадется филистимлянам в руки живым. Для меня это особой разницы не составляло, поскольку венец с головы его и браслет с руки были уже у меня. Не знаю, правду ли говорил амаликитянин, принесший мне их, или врал, да и не особо стремился узнать.

— Подойди и убей его, — приказал я одному из моих людей, и он принялся бить юнца и бил, пока тот не умер.

Я вовсе не желал, чтобы кто-то из окружавших меня проникся идеей, будто на царя можно поднять руку по какой угодно причине, и в особенности если царь этот — я. А дело, похоже, шло к тому, что я стану царем. Больше-то все равно никого не осталось.

Тем временем я, разумеется, скорбел о Сауле и Ионафане. И сочинил мою знаменитейшую элегию, в которой оплакал их смерть. Кроме того, я повелел филистимлянам научить сынов Израиля обращению с луком. Я испытывал истинное вдохновение, когда писал:

Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих! как пали сильные!

Не рассказывайте в Гефе, не возвещайте на улицах Аскалона, чтобы не радовались дочери Филистимлян, чтобы не торжествовали дочери необрезанных.

Горы Гелвуйские! да не сойдет ни роса, ни дождь на вас, и да не будет на вас полей с плодами, ибо там повержен щит сильных, щит Саула, как бы не был он помазан елеем.

Без крови раненых, без тука сильных лук Ионафана не возвращался назад, и меч Саула не возвращался даром.

Саул и Ионафан, любезные и согласные в жизни своей, не разлучились и в смерти своей; быстрее орлов, сильнее львов они были.

Дочери Израильские! плачьте о Сауле, который одевал вас в багряницу с украшениями и доставлял на одежды ваши золотые уборы.

Как пали сильные на брани! Сражен Ионафан на высотах твоих.

Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской.

Видите? Я называю его братом, не так ли?