Видит Бог

— Просто позор, что тебя засунули в этот вонючий дворец, совсем еще молоденькую да смазливую. Ты когда-нибудь видела другое такое смрадное место? Я-то тут ни при чем, от меня не пахнет. А вот ты все время носишь одни и те же разноцветные одежды — это, знаешь ли, первое, что я заметила, приходя сюда каждый день. Вот я тебе сейчас кое-что объясню. Пока ты девица, ты всегда можешь удрать отсюда. Ты ему не жена, даже не наложница. Заставь его отпустить тебя. Допекай его, приставай к нему, изводи. Облей его горячим чаем. Такая милая девочка, с такими красивыми лельками, с такими хорошенькими черными волосиками на лобке — разве тебе здесь место? — тебе место на улице, твое дело веселиться, перенимать разные штучки у мужиков да у ханаанских блудниц. Хананейки знают, как получить удовольствие и как его дать. Такая жалость, что тебе пришлось наняться сюда служанкой. И почему ты до сих пор девственница, при твоей-то миловидности? У меня в твоем возрасте лучшими подружками были блудницы. Потому я такая и умная. Когда я в первый раз вышла замуж, Урия даже не понял, чем я его уделала. Да и этот тоже, когда мы с ним только начинали, помнишь? А он уже семь раз был женат. Представляешь, пока он со мной не познакомился, ему никто так ни разу и не отсосал. А я, стоило мне сюда переехать, сразу послала подальше все домашние дела. Даже к горячей воде ни разу не притронулась. Это Авигее хватило глупости работать да работать. Ну и постарела чуть ли не в одну ночь, седая стала, некрасивая.

— У нее были волосы цвета олова, и это лишь добавляло ей красоты.

— А чего ж ты спать-то ко мне приходил? К ней он ходил поесть да поплакаться на неприятности. А я прямо с порога потребовала себе алавастровую ванну, слоновой кости сосуд с притираниями и самые большие покои во дворце, так? У меня с первого дня окна выходили на запад, и в них каждый вечер дул с моря отличный бриз.

Разумеется, это благодаря Вирсавии я додумался до моей универсальной аксиомы насчет того, что дурная репутация никому еще не повредила.

— Оставь ты ее в покое, — перебиваю я наконец беспринципную мать моего покойного ребенка и живого сынка, Соломона. — Она прекрасно справляется со всем, чего от нее ожидают. А горничных и кухонной прислуги она может хоть сейчас получить столько, сколько захочет. Чего ты к ней прицепилась?

— Надо было подождать, — сообщает Вирсавия Ависаге, — пришла бы сюда царицей. Заставь его хоть жениться на тебе перед тем, как снова купать его или готовить ему еду. Станешь царицей, как я, и сможешь больше не работать. Пусть немного померзнет, пусть проголодается, пусть у него пролежни пойдут, раз он не хочет жениться на тебе или тебя отпустить.

— Нету у нас цариц, — напоминаю я ей. — Кто тебе сказал, что ты царица?

— Я царева жена, — отвечает она. — Кто ж я, по-твоему, такая?

— Царева жена, — объясняю я ей, — и не более того. Где ты, по-твоему, живешь, в России? Вообще, ты начинаешь разговаривать, как Мелхола.

— Вот я, например, так и поступила, — безмятежно сообщает Вирсавия Ависаге, не обратив никакого внимания на мою только что прозвучавшую отповедь. — Пришла сюда царицей. И тебе следует сделать то же самое. А скоро я еще и царицей-матерью стану.

Подобная наглость вызывает во мне столь живительный выброс адреналина, какого я и упомнить не в состоянии.

— Да ну? — откликаюсь я. — И как же это тебе удастся, интересно узнать?

— Соломон, — отвечает она, уставясь на меня.

— Ах, Соломон? — Я только что не гогочу.

— А разве нет?

— Упаси Бог.

— Это почему же?

— Слушай, не смеши меня.

— Разве это не лучше для будущего нашей страны?

— Только через мой труп.

— Ну, — говорит Вирсавия, — вообще-то так оно обычно и происходит, верно? Правда, Адония думает по-другому. Адонии не по сердцу дожидаться, пока ты умрешь, ведь так? Он считает, что ему ждать необязательно.

— Это еще что за новости? — живо интересуюсь я. — О чем ты толкуешь?

Вирсавия с преувеличенной досадой вздыхает, и груди ее сладостно вздымаются под золотой тканью. С возрастом они пополнели, оформились, стали подвижнее. У меня начинает покалывать в кончиках пальцев, до того мне хочется их потискать.

— Разве ты не знаешь? — с фальшивой небрежностью спрашивает она. — Почему именно я должна тебе обо всем рассказывать? А еще говоришь, что я не царица. Твой сын Адония величается по всему городу, уверяя, будто вот-вот станет царем. И тебе об этом никто не сказал? Между прочим, все говорят, что ты не желаешь его огорчать вопросами о том, почему он так поступает. Ты не пытался огорчить его вопросом о том, почему он так поступает?

— Все, что хочет Адония, — это устроить пир под открытым небом, дабы отпраздновать то обстоятельство, что он царский наследник и уже начал выполнять свои обязанности в качестве моего наместника. — Это довольно шаткое объяснение я даю, пытаясь прикрыть им раздражение, вызванное тем, что она отыграла у меня несколько очков.