Видимо-невидимо

Мисс Элиза испустила полный возмущений вздох, мисс Эмма потупилась и даже, как показалось Видалю, слегка покраснела.

— Даже мысли такой не могу допустить!

— Разве не очевидно…

— Она ночевала в моей спальне!

— Мужчины такими не бывают.

— Что ты знаешь о мужчинах? — язвительно заметила мисс Элиза. — Вот я точно могу сказать — это типичнейшая женщина, и любопытство, проявленное Лорелин…

— Кармелой!

— Проявленное Лорелин к моим серьгам…

— И к ложечкам!

— …И браслетам…

Видаль заморгал и беспомощно развел руками. Птица Лорелин — или Кармела — посмотрела на него с откровенной насмешкой и постучала по столу, а затем приоткрыла клюв и произвела трогательную трель. Сёстры немедленно прервали спор и в четыре руки принялись ломать печенье.

В конце концов, подумал Видаль, зачем сообщать об этом добрым девушкам? Или я сделаю то, о чем она меня просила, или я просто не вернусь. И птица не вернется. И они останутся совсем одни на свете, не считая воспитанниц. Как я смею лишать их возможности попрощаться тем, кто им дорог? Но и объяснить им, что произошло и куда он идет, Видаль решительно не мог. Если Сурья захочет открыться своим друзьям — она сможет это сделать, когда вернется вместе с Видалем. Если же не вернется, будем считать… Впрочем, и считать будет некому. Решено.

Он протянул руку, и птица проворно вскарабкалась по рукаву на плечо.

— Прошу прощения, сеньориты. Она мне нужна. Я постараюсь вернуться как можно скорее, — и в этом он не лгал, только немного лукавил. — И тогда я предоставлю ее в ваше распоряжение надолго. Обещаю.

Он слегка прикусил губу: обещать не следовало. Ах, если бы здесь было крепкое место! Если бы знать, что слова произнесенные — неотвратимо сбудутся… Не дано. Ну и не надо, обойдемся. Он торопливо поклонился, скрывая тревогу, и оставил добрых сестер.

В Семиозерье по-прежнему шел дождь, мастера однако не расходились, ждали хозяина. При жизни Хейно дом был не сказать чтобы гостеприимным, но у Видаля все стало по-другому, все сюда дорогу знали и знали, что где лежит. Поэтому хозяйничали вовсю, к полной растерянности Рутгера, пытавшегося быть за хозяина в отсутствие учителя. Что он сам от ученичества отказался, ему не напоминали, но и не очень-то на него внимание обращали, когда он пытался о гостях позаботиться. Присутствие Кукунтая смущало парня еще больше, он старался не оставаться с шаманом наедине, обходил его так, чтобы случайно не задеть, отводил взгляд — но, едва оказавшись у него за спиной, глаз не отрывал. Кукунтай терпеливо притворялся, что это его не касается, и для облегчения своей участи Рутгера вовсе не замечал, а когда рассвело, вышел с Мэри погулять на опушку.

Олесь тихонько разговаривал с Лукасом, привалившись боком к теплой печи.

Мак-Грегор ушел на озера, прихватив удочки и Хо.

Ао бродил под дождем, их пряди перепутались, их души слились воедино — и Ао стал так же прозрачен и текуч, почти незаметен среди намокших ветвей.

Нелегкая это была забота, и впрямь: оказать гостеприимство мастерам.

Ганна перебрала почту, сложила письма по адресам, потом метнулась было к печи… Но остановила себя, вспомнив как окоротил ее Кукунтай. Хотела взлелеять обиду — но тут оказалось, что у печи возится Мьяфте, гремит посудой, шлет Рутгера в подпол, сердито оглядывается: что нейдешь помогать? На такую ораву поди наготовь! Ганна только рукава вздернула — и за дело.

Засобирались по домам, когда второй день гостевания перевалил за полдень. Видаля уже и не ждали, наверное. А он — вот он, сам собой и с птицей на шляпе, как в старые добрые времена, будто и не было ничего: ни волны над Суматохой, ни смерти, ни скорбного бдения, ни буйного пира. Просто вышел из-за поваленной березы и сказал: вы куда? Мне есть что сказать, и помощь ваша нужна. Срочно. Сейчас. Поднялся на крыльцо, посмотрел на всех. И начал говорить. О конце света, о звезде по имени Матильда, о сердце Ашры, о музыке звезд и о происхождении ууйхо. И о том, что Сурья Беспощадная, фарфоровая барышня с камина, восковая кукла, столовый прибор Холодных господ — ждет от него помощи и спасения, и он спасет ее. Просто потому, что больше некому. На самом деле некому, сказал он, глядя в глаза Хо. Это мое дело, сказал он. Но одному с этим не справиться никак.

— И если вы пойдете со мной сегодня, — сказал он, — вы будете делать такое… Вы будете делать то, чего никогда не делали. Обещаю.

Видаль поднял брови и губы прикусил: что это обещания сами собой выпрыгивают, и именно сегодня?

— Такое вот… Чего не делали никогда.

Мастера смотрели на него. Он был младшим из них, если не считать Рутгера, который и не мастер… И если не считать того, что половина жизни Хейно Кууселы текла в жилах Видаля — и ничего, через край не переливалась. Хватило ей места в теле и в душе Хосеито. И все же он был младшим, пришел позже всех — и они смотрели, как он указывает им путь и дело, и взгляды их были пристальны и строги.

Видаль вдохнул поглубже и зачем-то повторил:

— Чего не делали никогда.

И добавил:

— И у вас получится.

И сжал кулаки.

— Я обещаю.