Видимо-невидимо

И Сурья кинулась к этой горе, пробежав два шага, вернулась, подобрала свою краюшку и побежала дальше, на ходу откусывая и глотая тугой кислый хлеб.

Там, наверху, там она будет ближе к небу, ближе к Господам… Но, может быть, оттуда она сумеет докричаться до братьев-звезд?

Бежать ей пришлось долго, сердце колотилось — проклятое сердце, во всем противящееся ее телу, не знающему усталости и слабости. Из-за этого куска человеческого мяса, устроившего себе гнездо в ее звездной плоти, заставившего ее звездную плоть страдать и изнемогать вместе с ним, Сурья сбила ноги, запыхалась и едва вскарабкалась по крутому склону горы. И пришлось, добравшись до вожделенной вершины, лечь на камни и долго, терпеливо — нетерпеливо не вышло — переводить дыхание.

Так она лежала, раскинувшись на камнях, и прозревала сквозь тусклый земной воздух темные глубины вселенной и летящих в нем огромных, светлых, великих своих братьев. Как далеко они были! Сурья, крохотная, была слеплена по меркам земли, а они — о, как велики были их размеры, как стройны и необозримы их порядки! Иные, невместимые, неохватимые никаким порывом души… и родные, по которым она теперь тосковала и захлебывалась тоской.

И она закричала от этой тоски, всей своей звездной плотью исторгнув крик, светом и звуком, теплом и неощутимым трепетом составляющих вещество частиц она закричала — не на том языке, не тем голосом, которым разговаривают между собой люди и которыми она разговаривала с людьми. Голосом звезды, присущим ей, закричала она всей силой, какая в ней была.

И сердце Ашры замерло в испуге и молчало, пока крохотная звезда Сурья звала своих.

На камнях, без сил.

Никто не откликнулся.

Ее просто не хватило — дотянуться до звезд, ее слишком мало, что там — отщипнули, скатали комочек и лепят-перелепливают, да к морозным пальцам пристанет, пристынет, все меньше и меньше ее остается. Вот и не осталось звезды. Чуточку, самую малость, может, не хватает — а уже не то.

Уже только слабое тело, похожее на человеческое и такое же бессильное, недвижимое, безгласное — на камнях. Неба как будто и нет — оно молчит. И Сурья медленно закрыла глаза, чтобы не видеть летящие от нее в бездонной мгле звезды.

Сердцу в ней становилось всё холоднее, но, может, это и к лучшему: оно умрет, а Сурья вернется к Господам, и они сделают всё, что обычно, и все кончится, и начнется что-то другое, но Сурьи там уже не будет. Даже слезы постепенно остывали.

— Ах, вот ты где! — сказал огромный человек, вскарабкавшись к ней на вершину. — Ну и коза!

С этими словами он сгреб ее в охапку, покачал, взвешивая, поглядел вниз, на каменистый склон, по которому карабкался, вздохнул гулко, как ухает филин в ночном лесу.

— Извини уж, — сказал деловито и перекинул Сурью через плечо.

Спускался он медленно, но надежно, а когда миновал камни, снова взял Сурью на руки, и она была маленькая в его руках. Сурья принялась было строить план: как податливей себя вести, чтобы отделаться меньшим ущербом, но это было всё ненужное. Ей было тепло и мирно на руках у огромного человека, который нес ее, сквозь лес, укрывая руками, заслоняя головой от ветвей и сучков.

И вынес к дороге, а там уж стояла карета, и маленький человечек метался возле нее, заламывая руки. Летали заштопанные кружева, болтались вокруг тощих ног вышитые полы кафтана, оступались на каменистой дороге высокие каблуки.

— Как? Ты нашел ее? — воскликнул он, не обращая внимание на ношу в руках великана.

— Беппо, Беппо! — с укором взглянул маленький на большого. — Что же так долго? Она замолчала! Ее не слышно! Как мы теперь ее найдем?

— Вот, Маэстро, вот она, — смиренно отвечал великан, протягивая к нему Сурью с такой же легкостью, как протянул бы кафтан или шляпу.

— Это была бы непростительная потеря, Беппо, — маленький человечек торжественно воздел к небесам указательный палец и помахал им весьма назидательно. — Мы этого не допустили.

Под стук колес и скрип суставов старенькой кареты, под благодушное ворчание Маэстро и сдержанные вздохи Беппо они въехали в приморский город. Было раннее утро. Солнечный свет тек по булыжнику мостовых, море дышало пряной свежестью, в разнобой стучали распахиваемые ставни, двери лавок, вторя стуку колес. Сурья так и проспала ночь в целомудренных объятиях великана, и неведомое прежде чувство покоя и защищенности наполняло ее. Словно бы она перестала быть старшей в этом мире, перестала быть старше всех людей на земле, стала слабой, нежной, уязвимой — и защищенной. Ничего от нее не нужно было огромному Беппо, но руки его источали нежность. Маэстро, сидевший напротив, не отрывал от них умиленного взгляда.

Умиление его было настолько велико и неиссякаемо, что возле кондитерской лавки мадам Авриль он самолично выбрался из кареты и постучал в еще запертую дверь.

— Дорогая синьора! — воскликнул он, едва на пороге показалась сама хозяйка, повязанная платком поверх ночного платья и в мятом чепце. — Нам срочно нужна чашка самого крепкого какао, какое вы можете приготовить!