Ветер с севера

Солнце, до этого прятавшееся за лесом, теперь поднялось выше, залив ясным теплом лесную долину. Под его лучами хорошо была видна длинная вереница поселян и молодых каноников, с пением двигавшаяся по тропе от леса к церкви. Все они, без исключения, были в венках из зелени и цветов, два белых вола с увитыми цветочными гирляндами рогами влекли повозку со свежей травой и молодыми березками, среди которых особенно выделялся один длинный ствол, предназначенный для майского шеста. Охапки зелени были и в руках поклонников древнего обычая, и они посыпали ею тропу, украшали ограды зелеными ветвями.

Достигнув церкви, процессия описала полукруг и остановилась. Темные рясы монахов и каноников смешивались с нарядными одеждами поселян, шитыми из светлой холстины. Аббат Ирминон вышел вперед и во всеуслышание прочел латинскую молитву. Толпа выдохнула единым духом «Аминь», люди зашевелились, творя крестное знамение. Потом от нее отделилась небольшая группа молодежи и преподнесла настоятелю пышную гирлянду из цветов и зелени. Девушка с длинными медно-рыжими волосами, в огромном венке из ландышей и желтых лютиков протянула Ирминону большой, еще влажный от росы букет цветов.

– С майским днем вас во имя Божье, благочестивый отец!

Кто-то из толпы крикнул:

– Пусть Птичка споет песню.

И тут же другие голоса подхватили:

– Песню, Птичка! Спой майскую песню!

Девушка улыбнулась и не заставила себя долго упрашивать.

В следующий миг, в наступившей словно по мановению жезла феи тишине полился чарующий, полный тепла голос:

Будь всякий май благословен,
Как зелень свежая в лесах.
Достаток, счастье в каждый дом
Пускай войдут с росой в цветах.
О свежей зелени споем,
Что добрый май с собой несет.
Сплетайте каждому венок,
Когда веселый май придет…

Бесхитростная песенка словно стала редкой драгоценностью благодаря голосу этой юной поселянки в венке. Низкие и высокие переливы звуков сплетались с чарующей сердечностью и непринужденностью. Все еще хмуро стоящий рядом с отцом Ги медленно поднял голову. Глаза его изумленно округлились. Выросший в одном из знаменитейших монастырей Франции, где с величайшей бережностью относились к музыкальному наследию христианского мира, где хор славился стройностью голосов, а орган наилучшим звучанием – Ги был поражен великолепием голоса этой девушки. С глаз его спала пелена. В первых лучах майского солнца он словно впервые увидел ее. Невысокая хрупкая фигура с гривой кажущихся огненно-красными волос, платье из беленого холста, перетянутое в тонкой талии сплетенным из цветных нитей поясом с кистями на концах. Теми же нитями был вышит и край платья, и корсаж, слегка приподнимавшийся при дыхании нежно очерченной груди. От венка на лицо девушки падала тень, и Ги, стоявший против солнца, не мог разглядеть его черт, но дивная хрупкость ее образа и волшебный, звенящий и переливающийся трелями голос произвели на юношу неизгладимое впечатление. Он словно воочию созерцал лесное языческое божество, медноволосую фею цветов и зелени, легкого эльфа, сотканного из света и тепла.

Он вздрогнул, когда девушка умолкла и вокруг раздались громкие возгласы одобрения. Ги невольно заулыбался и захлопал в ладоши. Сейчас юноша не видел, как внимательно наблюдает за ним отец, зато услышал его раскатистый смех.

– Ну что, Ги? Разве такую девушку можно променять на келью и власяницу? Ступай же, поприветствуй свою невесту.

И Фульк довольно грубо подтолкнул сына, да так, что тот, сбежав по ступеням крыльца, едва не сбил с ног юную певунью. Он остановился прямо перед ней, пошатнулся, ловя равновесие, и положил руки ей на плечи. Девушка чуть отшатнулась, но потом улыбнулась, глядя ему прямо в глаза. Ги увидел ее совсем близко – прекрасное, похожее на таинственный цветок лицо, нежный очерк подбородка и щек, шелковистую тонкую кожу с легким, словно прозрачным, румянцем, пунцовый, как спелая земляника, мягко изогнутый в улыбке рот, маленький точеный нос. Черные шелковистые брови изысканно изгибались дугами, ресницы тоже оказались черными и густыми. А под ними живым огнем сверкали огромные, темно-карие, как спелые каштаны, глаза. Это были удивительные, покоряющие глаза, и все легкое и радостное существо этой девушки, казалось, было сосредоточено в них.

– Здравствуй, Ги Анжуйский, – чарующим музыкальным голосом звучно проговорила Эмма и, прежде чем юноша успел опомниться, привстала на цыпочки и звонко расцеловала его в обе щеки.

Он вздрогнул, отпрянул, но зацепился за ступеньку и, пошатнувшись, сел у ног отца и аббата Ирминона. Словно сквозь сон до него долетел хохот настоятеля, заливистый смех отца, шум развеселившейся толпы. Ги стремительно вскочил, путаясь в полах своей хламиды, задел шпорой за очередную ступень и вновь оказался сидящим на лестнице.