Ветер богов

Оторвавшись от чтения, Ева настороженно прислушалась, приготовившись в любую минуту затолкать дневник подальше, за стопку книг в нижнюю полочку стола. Дневник – ее великая тайна. Другое дело, что, перечитывая эту коварную летопись своего странного бытия, она нередко ощущает прилив стыда за собственную наивность. Однако и это – тоже ее душевная тайна.

Чеканные шаги, словно на плацу… Нет, не его. Очевидно, личный адъютант Шауб. Еще один тайный воздыхатель. Пройти мимо ее двери для Шауба – все равно, что прикоснуться к святым мощам. Для нее же главное, что это шаги не Адольфа. Почему Гитлер столько сил тратит на ночные разговоры? Он ведь фюрер! Вождь рейха. Полмира у его ног. Неужели Адольф забывает об этом?

Она ведь видит, как Адольф заводится, пытаясь доказать то, что уже не поддается никакому доказательству. Каким беспомощным выглядит он, стремясь по-своему истолковать, по существу, переиграть события, происходившие где-то под этим чертовым Сталинградом уже около года назад…

Ева не раз советовала Гитлеру прекратить вечерние беседы у огня, распустив (разогнав!) всех своих «прикаминных апостолов». Он – фюрер. Канцлер. Главнокомандующий. Сейчас его место в Берлине. В рейхсканцелярии. Его вечера должны проходить в официальных приемах. Посещениях театров, поездках, ну и, конечно же, за письменным столом берлинской резиденции.

Как прекрасно она могла бы спланировать его рабочий день, если бы ей было позволено это! Что мешает фюреру назначить ее своим секретарем? Ведь это в его власти, в его!

Как идеально все могло бы выглядеть, если бы Гитлер наконец воспринял тот способ жизни, который только и приличествует главе великой страны! Они могли бы пожениться, могли бы принимать официальных гостей в своей берлинской, берхстенгаденской, мюнхенской, восточно-прусской резиденциях…

А что мешает фюреру приобрести небольшой старинный замок где-нибудь в Нижней Саксонии или Баварии? И если уж в Германии по-прежнему в чести дворянские достоинства, то что мешает получить одно из них фюреру Германии? Разве он не достоин наследственного титула барона, графа, князя, герцога? Как мило выглядело бы: «Великий герцог Адольф фон Гитлер и герцогиня Ева фон Гитлер прибыли сегодня утром в Мюнхен… Толпы баварцев встречали их цветами…»

Нет, ну где справедливость? Почему все вокруг, даже этот жалкий Риббентроп, должны кичиться своим «фон» и смотреть на нее, как на жалкую дворняжку?

Фюрер не умеет оставаться фюрером – вот в чем весь ужас положения и ее, Евы Браун, и самого Гитлера. Придя из низов, из подворотни, ниоткуда, Гитлер так и не сумел привить себе тот особый дух аристократизма, достоинства и даже разумного высокомерия, которые позволили бы ему соблюдать необходимую дистанцию во взаимоотношениях с «придворными». Так и не сумел вписаться в сонм прусской военной аристократии, которая, даже повинуясь, всецело отторгала от себя Гитлера как совершенно чужеродное тело.

«Он появился „никем“ – и „никем“ уйдет», – почти с отчаянием пророчествовала Ева, ужасаясь неумению «ее фюрера» оставаться фюрером во всем, вплоть до проповедей в кругу «прикаминных апостолов».

* * *

Луна постепенно обволакивалась багряными пучками туч, приобретая кровавый нимб войны и черного предательства – вещий знак для каждого сущего на земле, кто еще не одумался и не раскаялся. Глядя на него, Ева продолжала с тайной надеждой погружаться в свои мечты, в которых она, само собой разумеется, сделала бы все возможное, чтобы эта ужасная война наконец была завершена, в Германии и окрестных государствах воцарился мир, а первый официальный визит примирения императорской супружеской четы фон Гитлеров был нанесен в свободный Париж. Обязательно в Париж, без признания которого ни одна империя немыслима.

«Хочу только одного: тяжело заболеть и хотя бы несколько дней ничего не знать о нем, – вернулась Ева к своим записям. – Ну почему со мной ничего не происходит?! Почему я постоянно должна терпеть все это? Лучше бы я никогда не видела его, тогда жизнь моя сложилась бы совсем по-иному. Я в отчаянии, я просто в отчаянии… Почему дьявол не заберет меня к себе? У него наверняка было бы лучше, чем здесь…»[6]

Если бы сейчас у нее хватило сил и мужества взяться за карандаш, то, увы, она опять вынуждена была бы написать нечто подобное. Только с еще большей горечью в словах. А ведь как хорошо было им, когда он еще не являлся фюрером Третьего рейха! Они забивались в какой-нибудь уголок, где их никто не мог обнаружить, и предавались своим греховным утехам с невинной радостью школьников, познающих, втайне от взрослых, первые азы первородного греха Адама и Евы. Так, может быть, вся трагедия в том, что Адольф все же добился того, о чем так долго мечтал? Но что же ему теперь, отречься от всего ради нее?