Весы

— Их что-то около пятнадцати. Куда ни поедет, они вместе с ним. Они, блядь, всегда на стреме. Знаешь, зачем? Чтобы отвлекать внимание. Потому что он знает, что многие из-за него сбрендили.

Банистер — ровесник века, двадцать лет работал в Бюро; был большой шишкой в местной полиции, пока не выстрелил из пистолета в потолок одного туристического бара.

Он допил виски и собрался уходить.

Враг народа номер один. Душная июльская ночь. Мы разделались с ним в переулке у «Биографа».

Контора его располагалась в двух шагах от бара, но он не хотел заходить с Кэмп-стрит, потому что именно там его будут поджидать, чтобы уничтожить, рано или поздно, днем или ночью, когда придет время. Он зашел через боковой вход с улицы Лафайет и тяжело поднялся по лестнице на второй этаж.

Дельфина сидела за своим рабочим столом в приемной. Она улыбнулась ему ханжеской улыбочкой, означавшей, что она догадывается: он пил. С такой любовницей никакая жена не нужна.

— Ты кое-что обязательно должен узнать, — сказала она.

— Скорее всего, я и так знаю.

— Нет, об этом не знаешь.

Он сел на виниловый диванчик, который, по мнению Ферри, распространяет раковую заразу, неторопливо вытряхнул сигарету из пачки и закурил. Зажигалка «Зиппо», которую он пронес через всю войну, до сих пор исправно работала, выбрасывая шипящий язычок пламени.

— Насчет этого Леона этажом выше, как бишь его, который работает в свободной комнате.

— Освальд.

— Я поднялась туда после обеда, искала папки — они словно встали и ушли. В кабинете никого не было. Только стопки рекламных листовок на столе. Знаешь, что в них? «Руки прочь от Кубы». «Справедливость для Кубы». Эта прокастровская пропаганда лежит на столе прямо у нас над головой.

Гай Банистер повертел сигарету в руке.

— Ну и что дальше? — В его глазах светилась усмешка.

— Я не шучу, Гай. В этом кабинетике лежит подрывное чтиво.

— Ты, главное, проследи, чтобы эта рекламка не встала и не пришла сюда. Я не хочу, чтобы она оказалась здесь. У него своя работа, у нас своя. Все ради одного и того же.

— То есть ты об этом знал.

— Мы просто посмотрим, как оно подействует.

— Так что же ты знаешь о нем!

— Лично я — не то чтобы много. В основном он работает с Ферри. Ферри поручился за него. Это проект Дэвида Ферри.

— Хотела бы я знать, к чему это, — сказала Дельфина.

Банистер улыбнулся и встал. Ткнул сигарету в пепельницу. Затем подошел к Дельфине сзади и принялся массировать плечи и шею. На столе лежал недавний выпуск «В цель», бюллетеня «Минитменов». Его внимание привлекла фраза, напечатанная курсивом: «Даже сейчас ваша шея находится в перекрестье оптического прицела». Что-то витает в воздухе. Некая сила, которую разные люди ощущают в один и тот же исторический момент. Ее можно почувствовать кожей, кончиками пальцев.

— Что насчет парня, который звонил сегодня утром? — спросила Дельфина. — Он будто бы говорил издалека — во всех смыслах.

— Ты выслала ему пятьдесят долларов?

— Все, как ты сказал.

— Это один из людей Мэкки. Мне он не знаком. Я сказал ему, как связаться с Ти-Джеем.

Она прикоснулась к волосам, глядя в дымчатое стекло входной двери.

— Увижусь ли я с моим агентом сегодня вечером?

Он потянулся за сигаретой через ее плечо.

— Прежде чем уйдешь, заведи папку, — сказал он. — «Справедливость для Кубы». Пусть она будет в славной розовой обложке.

— И что туда класть?

— Дельфина, главное — завести папку, а наполнить ее содержимым — дело времени. Материал будет: заметки, списки, фотографии, слухи. Мелочи и сплетни, которые молчат, пока кто-то не начинает их собирать. Все они ждут, когда ты заведешь папку.

Этим холодным утром Уэйн Элко, безработный чистильщик бассейнов, сидел на длинной скамье в зале ожидания вокзала Юнион в Денвере.

Ему пришло в голову, что уже бог знает сколько времени он постоянно то уезжает, то приезжает. Никогда не сидит на месте — да и нет для него места. Он ни здесь, ни там. Прямо философский вопрос.

Рядом на скамейке лежал рюкзак цвета хаки и допотопная хозяйственная сумка из какого-то супермаркета «Эй-энд-Пи» на Побережье. Вся материальная составляющая его жизни умещалась в этих двух старых торбах.

Он был человеком «рисковым». Это словцо с настоящего фронтира, ему уже сто лет. За двадцать долларов он мог подкрутить вам одометр на двадцать тысяч миль. Дело пятнадцати минут. А за сотню долларов — установить пластиковую бомбу и отправить машину в автомобильный рай, если того требовала ваша страховка. Правда, это он мог сделать и бесплатно. Из чистого научного интереса.

Свет раннего утра проникал сквозь высокие арочные окна. Скамейки были длиной тридцать футов, с высокими, хорошо отполированными закругленными спинками. На потолке висели гигантские люстры. В зале никого, за исключением двух-трех вокзальных завсегдатаев, двух-трех призрачных людей, которых он встречал на каждой остановке, людей, живущих в стенах, будто ящерицы. Тишина, арочные окна, деревянные скамейки и люстры — похоже на церковь, думал он: туда приезжаешь на поездах, из грохота и пара ныряешь в высокое пустое пространство, где можно размышлять о самом сокровенном.