Весы

Весь этот процесс оформления документации, бесконечный бюрократический лабиринт, бумажки в трех экземплярах, расшифровка и заполнение бланков – мучительный труд для него.

Он писал Джону Б. Конналли-младшему, поскольку думал, что Конналли – министр ВМС. На самом деле тот был губернатором Техаса.

Вошла Марина с книжкой доктора Спока, которую подруга прислала из Англии. Она уселась рядом, и он стал переводить фрагменты книги на русский. Она сказала, что рождение ребенка – женская тайна, подобная тому, что происходит на дне океана, во мраке, в безмятежных водах, загадка, которую никто не может разрешить, даже если мы знаем всю биологическую подоплеку.

Доктор Спок писал: «Не бойтесь своего ребенка. Ваш ребенок родился, чтобы стать разумным и дружелюбным человеком».

Марина смотрела на него, пока он переводил эти строки. Казалось, она впервые задается вопросом: что за страна эта Америка?

Он снова вернулся к письму. Можно ли сообщить министру ВМС, что он – ложный дезертир? Он хотел возместить ущерб, причиненный ему и его семье. Он знал свои права. Он хотел, чтобы его позорное увольнение пересмотрели. Но как он сообщит министру ВМС, что заслан военно-морской разведкой, чтобы жить в СССР простым рабочим, наблюдать систему, фотографировать стратегические объекты и заносить в блокнот детали повседневной жизни, если его почту проверяют?

Он представлял, как будет сидеть в кабинете министра ВМС у флага с кистями и беседовать с хозяином кабинета, человеком с квадратной челюстью и честными глазами, дружелюбным техасцем.

Рассвет. Марина будит меня. Ей пора.

Это событие имеет определенный образ, традиция передается из поколения в поколение. Так и его собственный отец стоял в полуосвещенном коридоре и ждал крика сына. Крика Роберта Освальда. Второй сын родился лишь через два месяца после того, как отец умер.

Он сразу же написал Роберту.

Ну вот, у меня есть дочь, Джун Марина Освальд, 6 фунтов, 2 унции, родилась 15 февраля 1962 года в 10 ч. утра. Как тебе?!

Правда, ты меня обскакал, но я постараюсь догнать. Ха-ха.

Как там у вас дела? Я слышал по «Голосу Америки» что выпустили Пауэрса, парня из шпионского самолета «У-2». Там у вас это важная новость, скорее всего. Когда я видел его в Москве, он показался славным, симпатичным и сообразительным американцем.

Он по второму разу покрасил подержанную детскую кроватку, пока Марина лежала в роддоме. Отдраил квартиру, перестирал белье, погладил ее блузки и рубашки. В конце концов, бюрократы настояли, что второе имя ребенка должно быть таким же, как у отца, а не как у матери. Он передвинул кроватку на свою сторону кровати, и каждую ночь всего несколько сантиметров отделяли его от Джун Ли.

Он – человек без гражданства, страдающий алексией – вскочил среди весенней ночи и написал свой «Исторический дневник».

Написал он его в два приема, сделав перерыв на кофе в 4 часа утра. Он хотел объяснить себя грядущим поколениям. Однажды люди прочтут эти строки и поймут страхи и чаяния человека, который всего лишь хотел узнать на деле, что такое социализм.

Это было прощание с Россией. Это означало официальный конец целой эпохи его жизни. Это подтверждало его опыт, как написание истории придает событиям определенность и форму.

Он писал слова печатными буквами и представлял, как люди будут читать их, люди, тронутые его одиночеством и разочарованием, даже скверным почерком, по-детски сумбурной композицией. Пусть видят его борьбу и унижение, те усилия, которые нужно было прилагать, чтобы написать простое предложение. Страницы переполнены, перепачканы, требуют неотложного внимания – подлинное отражение его состояния: бешенства и разочарования, знания и неспособности толком изложить это знание.

Он начал с первого дня, с осени 1959 года, нырнул в прошлое, писал в детской горячке, когда в полубреду сны с текучими красками кажутся состоянием более чистого знания. Он чувствовал легкие приливы волнения, когда описывал попытку самоубийства голосом Хайдела, театральным, с издевкой над собой. Таков подлинный голос того эпизода. Он слышал его тогда, глядя, как бледная кровь смешивается с теплой водой в ванной (где-то играет скрипка), и легко воспроизводил этот голос теперь, потея в своей пижаме за кухонным столом.

Постоянное напряжение, композиционный хаос. Он не мог навести порядок в поле мелких символов. Они расплывались. Не получалось разглядеть картинку, которая называется словом. Слово – это еще и картина слова. Он видел пропуски, незаконченные линии, и старался домыслить остальное.