В Пауэрсе была какая-то мягкость. С людьми такого типа Освальд легко уживался в бараках. Он поднял голову и посмотрел прямо на глазок, будто почувствовал, что за ним наблюдают. Ему платили за то, чтобы он летал на самолете, и, в частности, чтобы он убил себя, если миссия провалится. Но мы же не всегда подчиняемся приказам, да? Некоторые надо обдумать, ха-ха. Он хотел сказать заключенному через дверь:
Алик отвел Освальда в комнату, где проводился допрос. Они уселись в одиночестве, в комнате едва заметно воняло затушенными окурками.
– Теперь вы видели его близко, как только возможно. Скажите, он вам знаком?
– Нет.
– Вы знаете его по Ацуги?
– Они носят шлемы с лицевыми панелями. Вокруг них все время вооруженные охранники. Мне ни разу не удалось взглянуть на пилота.
– Но, может быть, знаете по барам, ночным клубам?
– Нет, я совершенно его не помню.
– Вы знали, что они совершают перелеты из Пешавара?
– Где это?
– В Пакистане. Оттуда вылетел и этот самолет.
– Нет.
– Пауэрс много лжет нам. Что скажете?
– Он в замешательстве. Я думаю, что по большей части он говорит правду. Он хочет выжить.
– По его словам, двадцать один километр – максимальная высота. Вы говорили двадцать пять километров, двадцать семь.
– Я мог ошибаться.
– Не думаю, что вы ошибались.
– Я наверняка мог перепутать.
– Вы говорили очень уверенно. Описывали голос пилота. Есть причины полагать, что вы были правы.
– Восемьдесят тысяч футов – это очень высоко. Может, мне только показалось, будто я услышал «восемьдесят», а на самом деле он сказал «шестьдесят восемь». Я думаю, Пауэрс говорит правду, судя потому, каким человеком он кажется.
– А каким человеком?
– В основном честным и искренним. Он будет сотрудничать с вами, насколько это возможно. Что его ждет?
– Слишком рано говорить.
– Его будут судить?
– В этом я почти уверен.
– Его казнят?
– Не знаю.
– Его поведут на расстрел?
– Неверно такое предполагать.
– Ведь это так делается, правда? Здесь их и расстреливают.
Улыбка.
– Теперь уже не так часто.
– Позвольте поговорить с ним.
– Лучше не стоит.
– Я мог бы прочесть ему лекцию о благах жизни в Советском Союзе. Об изготовлении радиоприемников для масс.
– Массы нуждаются в радиоприемниках, чтобы перестать быть массами.
– Мне тут пришла в голову мысль… – Он помолчал, прежде чем произнести эти эффектные слова. – Я хочу поступить в Университет Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы.
– Несомненно, это замечательное место. Но, к несчастью, университет в Москве, а мне кажется, что сейчас вам не стоит жить здесь.
– Алик, но как же мне развиваться? Я хочу учиться. На заводе все тупо и по расписанию. Все время собрания, все время читать пропаганду. Все одно и то же. Все одного и того же вкуса. В газетах пишут одно и то же.
– Хорошо, достаточно. Мы подумаем о дальнейшем обучении Ли X. Освальда.
– Буду ждать вестей. От них все зависит.
– Скажите мне, в частном порядке, для моего личного просвещения, Фрэнсис Гари Пауэрс – типичный американец?
Освальду пришло в голову, что заключенного все называют полным именем. Советская пресса, местное телевидение, «Би-би-си», «Голос Америки», допрашивающие, и так далее. Как только ты совершаешь нечто печально известное, к тебе цепляют добавочное имя, второе имя, которое обычно не используется. Тебя официально отметили, ты стал страницей в воображении государства. Фрэнсис Гэри Пауэрс. За какие-то несколько дней имя приобрело резонанс, оттенок судьбоносности. Оно уже звучало, будто имя исторического деятеля.
– Я бы сказал, что этот честный трудяга попал в ситуацию, когда его хотят раздавить противоположные силы. Что и делает его типичным.
Он произнес эти слова по-русски и увидел, что на Алика это произвело впечатление.
Наступление осени, мой ужас перед новой русской зимой тают в роскошном золоте и пурпуре белорусской осени сливы персики абрикосы и вишни в изобилии в эти последние недели осени я здорового коричневого цвета и набит свежими фруктами.
мой 21-й день рождения видит Розу, Павла, Эллу на небольшой вечеринке у меня дома Элла – очень привлекательная русская еврейка с которой я последнее время гуляю, она тоже работает на заводе радиоприемников