Весы

– Я провел очень тонкое расследование. Его нет ни на Ферме, ни там, где по логике вещей он мог быть. Ни следа. Мне начинает казаться, что он ушел в подполье.

– Его перераспределили, – ответил Эверетт.

– Я проверял, Уин. Я все, черт подери, облазил. Он не шифруется. Предполагалось, что сейчас он тренирует младших офицеров-стажеров, но там его нет.

– Вдруг он вышел из игры? Мы не сможем действовать без Мэкки.

– Он готовится. Вот и все. Он выйдет на связь.

– Не может же он просто взять и уйти.

– Он выйдет на связь. Ты ведь знаешь, на этого человека можно положиться.

– У меня дурное предчувствие, – сказал Эверетт.

– Он готовится. В одно прекрасное утро я подойду к своей машине и увижу его там. Он не меньше нашего хочет, чтобы все получилось.

– Последние несколько недель у меня ощущение, будто что-то не так.

– Все так. Город, время, подготовка. На этого человека можно положиться без сомнений.

– Я верю в предчувствия.

Ларри положил трубку. Спустился вниз, где за столом сидела Берил с газетой, кофе и ножницами. Газетные листы раскиданы поверх бокалов для вина и обеденных тарелок.

Он больше не обращал внимания на эту ее странность. Она говорила, что посылать друзьям свежие вырезки – весьма благоразумный способ переписки. Можно вырезать тысячу заметок, и каждая что-то говорит о ее чувствах. Он смотрел, как она читает и вырезает. Она сидела в полуочках и решительно орудовала ножницами. Она считала, что это ее собственный способ выражаться. Что не существует более личного и выразительного послания другу, чем заметка об изнасиловании, о сумасшедшем, о взорванном негритянском доме, о буддийском монахе, который сжег себя. Потому что все это говорит о нашей жизни.

Бэби Легран стояла на коленях в конце подиума, сомкнув руки за шеей, ударник барабанил в такт движениям ее таза, и одновременно она оглядывала зал клуба, различая фигуры за разноцветными огнями, целые жизни, которые она могла набросать за мгновение. Вот моряки и студенты, как обычно, еще официантка подносит обычные наборы алкашам, девчоночка в тесном наряде, который обтягивает грудь. Бэби пропустила перевязь между ног и медленно обмахнула ею фонарь на сцене. Она оглядела столик, за которым выходные полицейские пили свое уцененное пиво. Она видела, как парень-поденщик фотографирует «Поляроидом» клиентов, которым Джек подарит эти снимки. Вот люди в костюмах и галстуках, по делам в городе, и люди, которые приходят со спутницами потанцевать твист между отделениями. Бренда знает эту причудливую толпу. Ей нравятся молодые полицейские, если у них голубые глаза. Она различает мельчайшее пятно томатной пасты на самом узком галстуке, потому что единственная еда на всей улице – это пицца, которую разогревают в духовке. Тем временем ударник ускоряет ритм, и моряки кричат «давай, давай, давай». Она протаскивает перевязь через дым и пыль, пробегает взглядом по стойке бара, есть ли там нищие, бедолаги и бродяги, которых Джек из жалости приволок с улицы. И элемент азартной игры, или как там ее, торговый автомат и сицилийский элемент, мошенники, застывшие у задней стены клуба. Вот пятисекундный взгляд на «Карусель», и еще туристы из Топеки. Они кричат «давай, давай, давай». Требуют ее одежду. Им нужна шелковая перевязь, которая побывала у нее между ног. Они здесь, чтобы искупаться в плоти девушки-лунатика, девушки, которая просыпается нагая посреди колышущейся толпы. Так всегда кажется Бэби Л. Накатывает такое настроение среди ночи, будто ее заколдовали, и она просыпается в другом сне, обнаженная, где незнакомые мужчины хватаются за ее тело. Знает ли кто-нибудь из них глупую истину? Она хочет быть агентом по недвижимости и возить людей по округе в автомобиле с кузовом, раскрашенным под дерево. Быть преуспевающим риэлтором в зеленом костюме. Но она выгибается под рампой перед публикой, на животе и бедрах выступает пот, кисточки накладок на соски подпрыгивают в такт ударным.

Она исполнила свой коронный номер с грудями – одна крутнулась по часовой стрелке, вторая против, – и быстро ушла.

Затем приняла душ, завернулась в полотенце, села в гримерной и закурила. В эти минуты сигарета казалась абсолютным счастьем.

Линетт в верхней одежде сидела у соседнего зеркала, погрузившись в журнал «Лук».

– Будь у меня хоть немного ума, – сказала Бренда, – я взяла бы все, что мне причитается, и смоталась бы. У меня дети, семь и четыре года, и я так устаю, что большую часть времени нет сил даже поздороваться.

Линетт перевернула страницу.

– Знаешь, этот Бобби Кеннеди вполне в моем вкусе, – заявила она. – Бобби мог бы свести меня с ума. У него есть такой жесткий отсвет. Десять минут в его обществе – и крыша у меня поедет.

– Для меня он ничего не делает.

– Я от него просто в улете.

– Это где, Линетт?

– У него есть этот мелкий сволочизм, но он как бы этого не знает?

– Скорее всего, знает, – ответила Бренда. – Его брата я приму когда угодно. Джек был бы лучше в постели. Мне нравятся плечистые любовники. Не люблю я этих дохляков.

– Бобби – атлет.