Весной в последний раз споет жаворонок

«Идиотизм», — думала адвокат Мириам Гольдштайн, маленькая хрупкая женщина со светлыми волосами, уложенными в пышную прическу. Мэтр Гольдштайн сидела в аэробусе, четверть часа назад вылетевшим из Франкфурта в Женеву.

«Все это — полный идиотизм. Эта поездка в Женеву, и местечко Шато-де-Оекс, и поиски этого человека по имени Филипп Гиллес, которыми я занимаюсь уже шесть лет, — думала Мириам, поправляя белые манжеты голубого летнего костюма. — С чего все началось? С рассказа той „защищенной еврейки“, ехавшей холодным утром 1944 года в Сименштадт на работу, об Оскаре Красцански и о Карле Букатце, который уступил ей свое место в вагоне со словами: „Садись-ка, падающая звездочка“. Давно умерли и Оскар, и Карл, и та „защищенная еврейка“. Но я еще жива, и я помню об этом, и еще о многом. И никакой это не идиотизм, а нормальное и даже закономерное явление. Все имеет свой смысл. Ни одно событие в мире не происходит без смысла».

Снаружи сияло яркое летнее небо. Занавески на многих иллюминаторах были отдернуты. Негромко шумели двигатели.

В 1982 году я была на первом приеме, который давал генеральный консул США, вспоминала Мириам Гольдштайн. До этого мне приходилось бывать в Берлине лишь дважды. А в третий раз я и познакомилась с миссис Беллами, пожилой, но еще красивой дамой, и ее мужем Георгом, хирургом американского гарнизона. И это тоже было предопределено свыше, и не могло не случиться.

В тот же вечер после банкета миссис Беллами подошла к адвокату.

— Извините, мэтр Гольдштайн, — по-немецки она говорила бегло. — Ваше имя Мириам?

— Да.

— Вы выросли в Гамбурге?

Вокруг толпились и переговаривались гости, играла негромкая музыка. Миссис Беллами потянула Мириам за собой в дальний угол.

— Да, в Гамбурге, — немного запоздало ответила Мириам и почувствовала, что волнуется.

— У вашего отца была там солидная адвокатская практика, не так ли?

— Да, — Мириам начала нервничать. — Откуда вам все это известно, миссис Беллами?

— Я хорошо знала вашего отца.

До сих пор Мириам Гольдштайн была уверена, что ее отец погиб в концентрационном лагере. С 1941 года о нем не было известно ничего. После окончания войны она долго искала его, но не нашла. И вот теперь…

— Когда? — дрогнувшим голосом спросила Мириам. — Когда вы знали моего отца, миссис Беллами?

— В 1952 году я встретилась с ним впервые, — ответила женщина. — Потом мы виделись часто. Он разыскивал вас, фрау Гольдштайн. Много лет он искал вас в Берлине.

— Как же это? — потрясенно начала Мириам. — Я думала… Где вы встречали моего отца?

— Здесь слишком шумно, — сказала миссис Беллами, взяла Мириам за руку и вывела в маленький парк. Летняя ночь была теплой. Они сели на скамейку возле большого цветущего куста. Голоса людей и музыка едва доносились до них.

— Прошу вас, — повторила Мириам. — Где вы видели моего отца, миссис Беллами?

— В баре «У Оскара» на Курфюрстендамм. Ваш отец пришел с парой детских туфелек…

— Взгляни-ка!

Мириам Гольдштайн вздрогнула от неожиданности. На нее серьезно смотрел маленький мальчик с узким бледным личиком. Он протягивал Мириам большой лист бумаги, на котором цветными карандашами были нарисованы дома, реки, улицы и автомобили.

— Это я сделал, — сказал мальчик.

Почти все места в самолете были заняты.

— Это замечательно, — похвалила Мириам. — Ты рисуешь то, что видишь там, внизу, да?

— Все, что вижу, — мальчуган кивнул серьезно, даже озабоченно. — Я всегда рисую, когда лечу в самолете.

— Ты часто летаешь?

— Да. Папочка всегда берет меня с собой.

— А где же твой папочка?

— Сзади, — мальчик махнул рукой, — несколько рядов отсюда.

Мириам обернулась. Человек в очках читал какие-то бумаги из толстой папки. Место рядом с ним было свободно.

— Твой папа — господин в очках?

— Да, — ответил малыш. — Он всегда очень занят. Он дает мне цветные карандаши и альбомы для рисования, и говорит, что я должен рисовать. Но он никогда как следует, не рассматривает мои рисунки, потому что у него слишком много дел.

— А где же твоя мамочка?

— Мы разведены, — ответил мальчик. — Суд присудил меня папочке.

— Как тебя зовут?

— Клаус.

— Замечательное имя. А меня — Мириам.

— Имя Мириам лучше, чем имя Клаус, — серьезно заметил мальчик.

— Оба имени красивы. Сколько тебе лет, Клаус?

Мальчик собрался ответить, но ему помешал сильный приступ кашля. Он вцепился в подлокотник кресла Мириам, тело его содрогалось, лицо исказилось и побледнело еще сильнее, на глазах выступили слезы, а из горла вырывались хриплые, лающие звуки. Несколько человек обернулись.

— Боже мой, — перепугалась Мириам и вскочила. — Что с тобой? Я позову твоего отца.

Клаус перестал кашлять и отдышался.

— Уже все прошло. Совсем недолгий…

— Что «недолгий»?

— Приступ. Говорю же — почти ничего.

— Это ты называешь «почти ничего»? Скажи, ты часто так кашляешь?

— Да. Но, как правило, все проходит гораздо тяжелее.

— Что же с тобой такое?

— Что-то вроде ложного крупа, — ответил Клаус. — Не могу сейчас вспомнить. Ты знаешь, что такое круп?

— Ложный круп, — тихо повторила Мириам и опустилась в кресло.