Весной в половодье

Леня даже вздрогнул, когда из-за деревьев, чуть не задевая их колесами, вылетел аэроплан. Мгновение-другое мальчик стоял, вглядываясь в быстро приближающуюся стальную птицу, а потом, сорвавшись с места, забегал по поляне, размахивая руками.

— Заметил, заметил! — не помня себя от радости, кричал он.

Через несколько минут самолет опять проплыл над поляной, слегка покачиваясь с боку на бок, как бы отвечая на приветствия.

Неожиданно от борта второй кабины что-то отделилось, и вниз полетел ящик. Он упал где-то за стоявшими на краю поляны осинками.

Леня побежал к опушке. Вслед за ним бросились и Набоков с Иваном Савельевичем. Но едва Савушкин пробежал несколько шагов, как почувствовал себя нехорошо: закружилась голова, глаза застлала горячая пелена тумана.

«Годы дают себя знать, — подумал Иван Савельевич останавливаясь. — Надо только успокоиться, и тогда все пройдет», — внушал он себе.

Самолет, набрав высоту, делал последний круг над островом.

Подняв руки, бригадир помахал самолету на прощанье.

Из-за кустарника показались Набоков и Леня, волоча по песку обшитый мешковиной ящик.

— Эх, и тяжелый... — протянул, задыхаясь, мальчик. Опустившись перед ящиком на колени, Савушкин внимательно осмотрел его со всех сторон.

Из пришитого к мешковине кармашка Иван Савельевич вынул непослушными пальцами листочек клетчатой бумаги, сложенный вдвое.

— Читай, Ленька, — сказал он.

Прежде чем развернуть листочек, Леня вытер рукой мокрое от пота, разгоряченное лицо.

— «Дорогие товарищи! — читал он запинаясь. — От решения взять вас на самолет приходится... — он на секунду замолчал, разбирая непонятное слово, — приходится отказаться. Посадка на острове невозможна. Но лишь поредеет лед, вас снимет катер. В ящике — продукты. Крепитесь, друзья! Вашим родным сегодня же дадим знать. Привет с Большой земли!»

Мальчик уже давно кончил читать, а Набоков и Савушкин все еще сидели не шелохнувшись.

— Вы только подумайте, родные... — заговорил Иван Савельевич, с удивлением прислушиваясь к своему голосу, звучавшему так незнакомо и приглушенно. — Только вот подумайте... Большая наша советская земля — нет ей ни конца, ни краю, и народу в нашей державе много, а случись вот с человеком какая беда — не оставят его, не бросят!.. Савушкин хотел сказать что-то еще, но отвернулся и, как показалось Лене, украдкой смахнул со щеки слезу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ СИГНАЛЫ С ГОРЫ

Под вечер Набокову стало совсем плохо, и Савушкин с Леней уложили его в шалаше на приготовленную из сена постель. Когда тракторист забылся, Иван Савельевич сказал мальчику:

— Пойду поищу полыни. И вентерь где-нибудь поставлю в ерике. Глядишь, за ночь и рыбешка зайдет.

— А зачем она теперь? — спросил Леня. — У нас и колбаса есть, и консервы, и сыр...

Савушкин вскинул на плечо вентерь, промолвил:

— Надо ж обновить сетку, а то собирали-собирали...

— А вы скоро вернетесь?

— Я недолго. А ты, дружок, в шалаш почаще заглядывай. Воды вскипяти. Как бы Андрей пить не захотел.

Иван Савельевич ушел.

«Вот уж и пятая ночь, — думал Леня, оттирая песком закоптевшую банку. — Пятую ночь будем проводить на Середыше. Дома месяц пройдет — не заметишь, а здесь...

Он попытался представить себе, что сейчас делается дома, в школе... Ване Обухову наверно приходится трудновато. Ему нелегко давалась математика, и Леня часто вечерами занимался с ним... А Саша в больнице. Откуда ему знать, что с его другом случилось такое приключение! Настоящий Робинзон. И остров настоящий. Мальчишки в школе, пожалуй, так и прозовут его — Робинзоном.

«Пусть смеются, — думал Леня, — зато теперь я научился делать много такого, чего раньше не умел. Пусть попробует кто-нибудь из ребят в сильный ветер костер разжечь одной спичкой — и не сумеет. А я разведу. И ночью — пожалуйста, куда угодно пойду и не заплутаюсь. Рыболовные сети чинить умею. Вентерь могу сделать».

Лене казалось, что за эти немногие дни, проведенные им на острове Середыш, он стал как будто другим, словно вырос, и у него шире открылись глаза на большой и прекрасный мир.

...Набоков спал, пылающей щекой уткнувшись в сено. Обеими руками он крепко сжимал какой-то сверток. Мальчик нагнулся и пощупал промасленную тряпицу.

«Это подшипник, — догадался Леня. — Круглое такое, гладкое кольцо».

Посидев в ногах у Набокова, он вернулся к весело полыхавшему костру.

Смеркалось.

Было тихо. Золотисто-алые языки пламени взлетали так высоко, что, казалось, вот-вот лизнут молодую звездочку на далеком небе.

От сильного света рябило в глазах, ничего не было видно вокруг: ни шалаша, ни деревьев, ни Волги, — все поглощала густая темнота. Но стоило лишь выйти из неспокойного желтовато-багряного пятна, которое бросал на землю костер, как уже молено было различить и шалаш и стоявшие вблизи осины. А где-то далеко, между крутым берегом и темнеющими на той стороне горами, плыли льдины, серые, чуть заметные, будто тучи по опрокинутому вниз небу...

Наконец возвратился Савушкин. Он принес большой пучок тальниковых прутьев. Леня обрадовался Ивану Савельевичу.

— А вы долго ходили! Я вас уже давно жду, — сказал мальчик.