Вещий Олег

Ходуном ходит Ладога, давно уж нет в ней покоя. Купцы, что от Ильменя приходят, все то же говорят, мол, хоть и погнали варягов, свара меж собой идет, не могут решить кто главнее. Подрядились славяне даже на стороне власти искать, мол, пусть придет кто да порядок наведет. Поахали ладожане, наряд оно, конечно, хорошо, только как то чужой повернет? Может, так, что и в рабах у него окажемся. Спрашивают купца, а про кого говорят, кого звать-то? Не знает тот, мол, и про степняков речи вели, и про других, и про норманнов тоже. Чуют ладожане, что скоро и им придется для себя решать, под кого головы приклонить.

Мало того, вернулись в Ладогу купцы, что по воде уходили далеко, обнаружили свои дома и амбары сгоревшими, ругались на тех, кто пожар затеял. Только как узнаешь, кто, если весь город горел? Снова собрались ладожане, в который раз уже, снова речи зазвучали разные. Охрима, что к свеям ходил с тремя ладьями да товару много привез, стал говорить, что не надобно было с норманнами ссориться. Как теперь за море ходить? Норманны не простят, что их людей побили, да и дань не платят. Ответил ему Олекса, напомнил, что не просто так от дани отказались, да и норманнов побили тоже за дело. Ладога всем гостям рада, а таким, которые власть над ней берут – нет! Но купцы свое гнут – негоже с норманнами ссориться, прийти могут в любой день, все разорят, защитить некому. Слово купеческое тяжелое, им все обязаны. Ладога гостями живет, не будут лодьи да другие суда ходить, захиреет город. Товары, здесь сделанные, вывозить надобно, не только для себя ладожане трудятся, да и каждый двор на торжище завязан. Город торжищем богат, а купцы в нем силу великую имеют. Купцов и Гюрята поддержал, лучше уж варягам дань снова платить, чем разорену быть, а за ним и Наум, у которого дом хоть и сгорел, а товару в лодьях, успевших от берега отойти, много осталось, и другие, кто побогаче, кому важно, чтоб снова торг в Ладоге знатный был, а при варягах или при ком другом – неважно. Мало того, напомнили Гостомыслово слово, какое перед смертью сказано – звать к себе на княжение его внука, от дочери Умилы рожденного. Герраудом кличут и во Фрисландии с отцом, норманнским князем, живет.

А все одно – в Ладоге вольница, ладожан просто так ничего сделать не заставишь, ничего не решили и этот раз. Но на следующий день заметил Олекса, что то один, то другой ладожанин стал к Охриму или Науму заходить, вроде как по делу, только выходят из их дворов и отчего-то затылок чешут. Не вышло у купцов да тех, кто с ними, наскоком мужиков взять, решили потихоньку, по одному. Вскоре подтвердилась дума Олексова, снова созвали ладожане вече, снова говорить про норманнов да про наряд для Ладоги стали. Мол, славяне решили себе со стороны князя взять, а мы что же? Олекса поинтересовался у Охрима:

– И кого же? Уж не норманнов ли?

– А хоть бы и их! – окрысился на него купец. – Все порядку поболе будет, не станут дворы гореть!

– Это каких норманнов?! Каких мы прогнали, пока ты за море ходил?!

Загудели мужики, понял и Охрима, что худым дело закончиться может, стал уговаривать:

– Вы что, мужики, не слушайте вы его, он разве что путное скажет? Не о тех норманнах речь ведем. Мало ли их за морем? Там тоже разные люди есть. Главное, чтоб сильным конунг был, чтоб у него дружина крепкая была, от любой напасти защитить могла…

Олексу угомонить тяжело:

– А от тех защитников кто нас защищать станет? Не ты ли? А то эта сильная дружина, как волк среди овец, порядок наводить будет.

Смеются мужики, только видно, взяли их чем-то купцы да богатеи, бороды мнут, а Олексу особо не поддерживают. Чует он, что пересилили его купцы, и Сирко за полу дергает, чтоб перестал, видно же, что заранее все решено. Но удержаться не смог:

– Так чего же за морем-то правды искать? Может, лучше вон в Изборск податься за ней?

– Там сами ее на стороне ищут. К варягам надобно!

Зашумели ладожане, кто про варягов кричит, кто про своих, славян. Только снова Наум напомнил, что и славяне не могут сами справиться, у них спор идет про то, кто главнее да кому правду держать. Тут уже Сирко не выдержал, вступился:

– Не славяне спорят, а вот такие, как вы с Охримой, у кого серебра да злата много. Людям что спорить? Не обижал бы никто, да с погодой везло, так нам и никакой власти не надо!

Охрима с трудом перекрыл своим зычным басом шум, который поднялся в ответ на слова Сирка, понятно, что соглашались мужики, те, которые спины гнули на пашне да на покосе, да в кузне, да лодьи загружая и разгружая.

– Ты Сирко умен, да не больно! Князь для того и нужен, чтоб не обижали. А с погодой это никто не властен, разве что бог вон твой…

Побелел Сирко, глаза злые стали:

– Ты моего бога не тронь, он тебе не подвластен!

И так зло это сказал, что даже отшатнулись от него те, кто рядом стоял. Наступила тишина, не успел Охрима ответить, как Наум уж снова людей наставляет. Повернулся Сирко уходить, только остановил его Олекса:

– Чего же ты, кузнец, торопишься? Надо до конца стоять.

– До какого конца? Не то не ясно, что норманнов позовут?