Вещий Олег

Ставко замолчал, давая возможность Олегу понять сказанное. Конунг молчал тоже, сдвинув русые брови. Потом сказал:

— Этот старый лукавый лис Воислав ни слова не обронил о Вояте.

— Именно это и вынудило меня кое-что пообещать князьям, мой конунг. А заодно и показать им наше воинское уменье.

— Что ты еще им наобещал?

— Что ты, мой конунг, не будешь брать Киев приступом.

— А как? Как я буду его брать, воевода?! — рявкнул Олег.

— Не знаю. Только не приступом. Я поклялся на перстне от твоего имени.

— Он поклялся от моего имени, — недовольно проворчал Олег.

Встал, походил по палате. Неожиданно остановился перед воеводой.

— Я выбрал себе невесту. Свадьба. — в Киеве. А как я его возьму? Ты — лучший стрелок из лука, какого я когда-либо видел, лишил меня свадебного подарка. Найди Перемысла, ступайте к Донкарду и решайте, что делать. Завтра сообщите мне, до чего додумались.

Ставко встал, направился было к дверям, но остановился.

— А если Рюрик и вправду пошлет гонца к Вернхиру?

— Перехватить гонца! — резко сказал Олег. — Перекрыть все дороги… — И неожиданно вздохнул. — Жаль, Хальварда нет.

— Есть Годхард.

— Годхард — не Хальвард, воевода…

4

Приблизительно в то же время о Хальварде вспомнили и в другом месте. В личных покоях князя Воислава.

Едва закрылась дверь за конунгом Олегом, как в нее беззвучно проскользнул ближний боярин Воислава. Приблизившись, что-то шепнул.

— Что?… — вздрогнул князь. — Никто не видел? Проводи в мои покои.

И, не дожидаясь, когда боярин исполнит повеление с поспешностью удалился к себе. Там пометался в полной растерянности и наконец уселся на лавку под узорчатым оконцем, не отрывая встревоженного взгляда от двери. Она отворилась, и вошел Урмень.

— Здрав буди, отец мой и князь.

— Кто разрешил тебе появляться в Смоленске?

— Я исполнил твое повеление, отец. Ты ведь искал меня.

— Ах, да. — Воислав с трудом припомнил темные переходы, смутную тень и собственный шепот: «Найди Урменя». — Однако надобность отпала: Я — свободен и только что вернулся с Совета Князей.

— И тотчас же забыл все оскорбления. — Урмень сел к столу. — Вели подать еду. Я не ел два дня.

Воислав хотел разгневаться, кликнуть людей, оборвать и тем поставить на место сына, но — только хотел. А ноги сами понесли его к выходу, и руки сами принесли миски с дичиной и лепешками, а на втором заходе — жбан с квасом и корчагу старого меда.

— Ешь и убирайся в свои леса.

— Пока буду есть, ты расскажешь мне, что же с тобой случилось, если ты решился кликнуть меня на подмогу.

От Урменя веяло силой, которой Воислав не мог противостоять. И сначала с явной неохотой, а потом привычно увлекшись, он рассказал опальному сыну историю и переворота в Смоленске, и своего собственного княжеского унижения.

— Но Хальвард повинился передо мною! — спохватившись, горячо закончил он. — И я, я руководил Советом Князей. Это — великая честь… сын.

Он слегка запнулся на этом слове, а потому и замолчал. Урмень запил еду квасом, сказал вздохнув:

— Оскорбление смывается только кровью, отец. Мне горько напоминать тебе об этом, но это — так

— Я запрещаю тебе даже думать о… Урмень невесело усмехнулся:

— Прости, отец, но ты — слабый князь. Не знаю, каков будет твой наследник, но ты родил сильного первенца, и он сейчас клянется тебе, что смоет твой позор кровью. И Хальвард умрет первым.

Воислав вскочил, тщетно пытаясь изобразить гнев на трясущемся от страха лице.

— Повелеваю тебе, Урмень, без промедления покинуть мои покои и убраться в свои леса!

— Я — изгой, князь, а потому исполняю лишь те повеления, которые хочу исполнить. А я хочу смыть позор с моего отца.

— Какой позор, какой?… — в отчаянии замахал руками Воислав. — Русы пришли на нашу землю, русы! Конунг Олег считает меня своим союзником, и я сделаю все, чтобы избежать его гнева.

— А я буду мстить, отец. Мстить захватчикам нашей земли, и ты правильно сделал, что напомнил мне о них. Я буду мстить всем грабителям, всем обидчикам славян, будь то русы, варяги или кто еще. Всем, кроме своего побратима.

Князь Воислав как-то вдруг съежился, опустив плечи и уронив голову на грудь. Он знал непреклонность своего первенца и с ужасом думал о том, какие беды принесет всем кривичам его неуемная ярость.

— Я еду навестить матушку. — Урмень встал. — Передать ей поклон от тебя?

Воислав молчал.

— Молчишь? — Урмень грустно улыбнулся. — А ведь ты и сейчас все еще любишь ее, иначе сделал бы меня холопом, а не княжичем-изгоем. Она по-прежнему прекраснее всех на свете.

Низко поклонился князю, так и не нашедшему в себе сил посмотреть на сына в последний раз, и вышел.

Через день по выезде из Смоленска в ранних осенних сумерках он достиг уединенной усадьбы. Здесь его встретили мать, немногочисленная челядь да совсем уж малая охрана.

— Где Одинец, матушка? — спросил Урмень, едва переступив порог. — Он исполнил мое повеление?

— Одинец уехал. — Мать улыбнулась. — А повеление — в моих покоях. Хочешь пригласить ее к застолью?

— По ее вине погиб отважный витязь, но целилась она в любовь моего побратима.

— Ее заставил это сделать Хальвард, мой сын. Она сама все мне рассказала со слезами и раскаянием.