Весенний снег

Сережа еще никогда не слышал, как пели бабушки, и потому сидел не шелохнувшись. А когда мама попробовала тихонько предложить ему грибочков, отмахнулся.

Ухарь-купец подпевает, свистит, Оземь ногой молодецки стучит.

Никита показал бабушке на часы, и та, лихо прихлопнув, закончила на высокой ноте.

— Пойдем, Сереженька, — сказала Вера Михайловна. — Нам завтра вставать раненько.

— А петь не будут больше?

— Вот когда возвратишься, мы тебе до утра петь будем, — пообещала Марья Денисовна.

И бабушки, ее сестры, в подтверждение закивали головами.

Встали затемно. Оделись при свете лампы. У Марьи Денисовны уже и оладушки были готовы. На кухне народ толпился, словно и не уходил с вечера.

Как только Вера Михайловна вышла, ей начали совать гостинцы.

— Да куда же? — отказывалась она. — У меня и так чемодан, ребенок…

— А ничо, ничо, — поддерживала соседей Марья Денисовна.

— Да как же… Мне же не унести.

— А ты к людям, — посоветовала бабка Анисья, делая ударение на последнем слоге. — Они помогут. К людям, к людям завсегда.

Над лесом показалась первая полоска зари. Слегка подморозило. Землица похрустывала под ногами. От лошади, жующей сено, шел парок.

Веру Михайловну и Сережу усадили в сено. Никита вспрыгнул на передок, и они неспешно тронулись в сопровождении всей деревни.

Сережа все оглядывался на свой теперь отчетливо видный дом, наконец не выдержал и разревелся. Это было для всех неожиданно. Никто никогда не видел его плачущим.

— Что такое? — всполошилась Вера Михайловна.

— Н-не попрощался… с Пальмой н-не попрощался.

Наступила неловкая пауза. Взрослые не знали, что делать. Не возвращаться же из-за того, что он с собакой не попрощался.

— А надо бы, — вмешалась Марья Денисовна. — С дружком надо попрощаться.

Тогда Никита подхватил сына на руки и побежал с ним к своему дому. Вскоре до провожающих донеслось радостное собачье повизгивание, потом лай.

Через несколько минут отец и сын вернулись. Тогда с Сережей и Верой Михайловной начали прощаться соседи. Они без конца повторяли полюбившееся слово "со здоровьицем", без конца наказывали Вере Михайловне:

"к людям, к людям".

Наконец телега тронулась. Она погромыхивала на неровной дороге, а вслед ей, медленно затихая, доносился собачий лай.

Вскоре и он погас.

На утреннем небе появилась неяркая звездочка. Но свет зари быстро притушил ее, накрыл своим румянцем.

Под этим светом были отчетливо и долго видны Выселки. Темные коробочки домов и чуть заметные фигурки людей, все еще стоявших на пригорке,

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Профессор Крылов многим казался фигурой загадочной. И, как водится, вокруг его имени создавались легенды и сплетни. Чего только не говорили о нем; и то, что он позаимствовал свои работы у известного, умершего уже, академика, и то, что он имеет какие-то каналы в Минздраве и потому ему все сходит с рук, и то, что он обладает магическими свойствами, которые и позволяют делать редчайшие операции, и то, что он просто гипнотизер и одновременно аферист, умеет уговорить не только больного, но и здорового человека и при этом вывернуться из любого положения. А главное, и это было мнение большинства и исходило от самих больных, — это то, что он маг и волшебник.

И надо сказать, что во всех этих измышлениях и легендах, создаваемых вокруг его имени, во всех этих наговорах и историях была в большей или в меньшей степени заключена правда. Он действительно был учеником известного академика и многому научился у него.

Собственно, академик и породил его как ученого, как выдающегося хирурга, как открывателя неизвестных еще отраслей хирургии. Академик взял его под надежную защиту, сам уверовал в его талант и других убедил в этом, стал как бы крестным отцом Вадима Николаевича Крылова.

Для многих было непостижимо, каким образом этот Крылов вышел, как говорили злые языки, из грязи в князи. Старые врачи еще помнили нашумевший много лет назад случай, когда некоего молодого хирурга из"

гнали из клиники почтенного ученого с редчайшей формулировкой: "За неспособность к научной работе". Уникальный случай, несомненно, врезался в память, обсуждался, передавался из уст в уста. И фамилия этого хирурга, о котором с иронией, с. удивлением, с насмешкой говорили все, тоже врезалась в память. — Фамилия неспособного к науке была Крылов. И вдруг она возникает через несколько лет, вдруг о ней с почтением говорит на хирургическом обществе знаменитый академик, вдруг она появляется под научными статьями. Конечно же, все возбуждены и шокированы этим магическим перевоплощением. Да тот ли это Крылов? Быть может, однофамилец? Где он пропадал и как он снова возник?

Действительно ли он что-то может или добрейший академик подбрасывает ему свои идеи и свои незаконченные работы? Вскоре выяснилось: именно тот самый Крылов. Именно он, бывший "неспособный к науке".

Подвизался все эти годы где-то в глухомани, в дыре, и за это время так поднаторел в практической хирургии, что ему позволяют делать в условиях клиники самые сложные операции. А статьи? — Утверждают-его. Говорят, академик придает им только "божеский вид". Непостижимо!