Весенние зори

А через два дня пограничники преподнесли деду в подарок ружье. И с этого дня дед начал всем и каждому говорить, что такого ружья нет ни у кого на свете, что это ружье на полтораста шагов любую дичь насмерть бьет. И новые необыкновенные рассказы деда Герасима не умолкали вечерами в клубе, и почти в каждом из этих рассказов немаловажную роль играло полученное в подарок лучшее в мире ружье.

РАССКАЗЫ ЛЕСНИЧЕГО

очти каждую весну я езжу к Ивану Петровичу Кораблеву, и не только охота влечет меня в уютный домик старого лесничего — люблю я слушать его рассказы. А рассказывать он умеет, слушаешь его и думаешь: какую интересную книжку про зверей, птиц, про свою лесную жизнь мог бы написать Иван Петрович! Я не раз говорил ему об этом, но он только махал рукой и усмехался: «Нашел писателя!» Все же я как-то упросил его написать что-либо из своих воспоминаний и через месяц получил от него ученическую тетрадку. Стыдно мне стало и за себя, и за Ивана Петровича, когда я прочитал написанное им. Рассказывает он, словно цветными шелками узор вышивает, а вот попробовал написать — и вместо шелка линючими бумажными нитками напетлял вкось и вкривь. Рассказывая, он никогда не употребляет: «исходя из того», «ввиду того», «вроде как бы», описывая весенний лес на восходе солнца, никогда не говорил «очаровательное зрелище», — а вот в тетрадке на каждой странице встречались такие выражения. Должно быть, думал Иван Петрович: «Если пишешь — украшай мысли свои, поясняй их, чтобы читатель лучше понял». «Ввиду того» он и решил «вроде как бы» украсить свое произведение «очаровательными зрелищами» и «чудными видами». Когда я сказал ему, что рассказывает он лучше, чем пишет, Кораблев засмеялся и, будто торжествуя, заявил: «Ага!.. А я что говорил? Чья правда вышла? Нет уж, мое дело рассказывать, а твое — писать… Читал я твои охотничьи рассказы — не одна правда в них, а кое-что и приврано, хотя так приврано, что выдумка на правду похожа. Вот в этом-то, должно быть, и заключается искусство писателя: чтобы выдумка на правду походила. А я без выдумки: говорю о том, что видел, что пережил». И, хитро поблескивая глазами, добавил: «Давай лучше так сделаем: мои рассказы ты записывать будешь, а который из них интересным покажется — печатать. Знаю: то, что я расскажу, ты по-своему переделаешь. Ну что ж, если без этого нельзя, — переделывай, не обижусь».

— А свое добавить можно? — спросил я Ивана Петровича.

— Если не очень много — можно. Ври, да знай меру.

На этом мы и порешили: Ивану Петровичу рассказывать, а мне писать.

Красота

Мать моя умерла, когда мне было шесть лет. Отец так любил ее, что не захотел еще раз жениться. А может быть, не женился он потому, что меня любил и боялся: ну, как злая мачеха у меня будет. Жили мы с бабушкой в маленьком домике, который стоял на краю небольшой полянки. За полянкой во все стороны — лес дремучий. Я видел этот лес в разные времена года и не находил в нем ничего особенного, он был привычен мне, как привычны были стены нашего домика, большая русская печь, полати, как привычно было все, окружающее меня. Я не понимал красоты природы, может быть, потому, что был еще мал. Увидеть и понять красоту помогла мне бабушка. Произошло это в первый год моего поступления в школу. Я никогда не позабуду того дня, когда красота природы открылась мне…

В тот день я проснулся поздно. В окно светило оранжевое солнце. За окном стояли высокие сосны, покрытые инеем. Между их стволами на снегу лежали синие тени и золотистые пятна солнечного света. Сначала я испугался — опоздал в школу, но потом вспомнил, что сегодня воскресенье и я могу сколько угодно ходить на лыжах, читать сказки, играть с Муратом. Я быстро оделся, позавтракал и вышел из дому. Снег и солнце ослепили меня. Я прикрыл веки и, когда глаза привыкли к яркому свету, огляделся. Палисадник был опушен инеем. В саду снег лежал нетронутый, белый, на нем от солнца вспыхивали радужные искры. Ветви молодых вишенок так пышно покрывал иней, что они казались осыпанными весенним цветом. Ветви берез белым кружевом нависли над сараем…

Даже сейчас, спустя несколько десятилетий, я могу вызвать в памяти тот яркий день. Сейчас я говорю о нем как человек много поживший и очень любящий природу. Конечно, тогда я не мог сравнить ветви берез с кружевами, а пушистый иней — с весенним цветом. Тогда я просто радовался солнцу, снегу, голубому небу, радовался большому воскресному дню…

Очень много мне нужно было сделать в то далекое воскресенье, и такие неотложные были эти дела, что я не знал, за что сначала приняться. Нужно было сходить на лыжах в лес, полить водой снежную гору и побывать на «Северном полюсе». Конечно, «Северный полюс» важнее всего. Я открыл его недели две назад на большой снежной куче за сараем, и я не был на нем с прошлого воскресенья. Интересно, какие изменения произошли там за это время?