Весенние ласточки

Роз звонила ему из клиники «Васильки». Лежа в постели, она слабым голосом поделилась с мужем новостью… Чувствует она себя хорошо. С нею сейчас Ирэн…

Шарль бормотал:

— Спасибо. Большое тебе спасибо.

И этот человек, который командовал партизанами и чей взгляд заставил только что отступить полицейского, сейчас, улыбаясь, вытирал слезы, струившиеся у него по щекам. Неизведанное волнение охватило его. У него ребенок! Сын! Его ребенок! Морену казалось, что в эту минуту произошло событие, изменившее облик земли. Появилось существо, которое еще несколько часов назад не занимало в его жизни никакого места, а сейчас стало главным, — крошечный человечек с едва уловимым дыханием. А ведь сколько миллиардов людей до него испытали это чувство! Сколько детей рождалось и рождается сейчас, а мир, вместо того чтобы от удивления замереть и прислушаться к их первому крику, продолжает свое обычное существование. Человек, наподобие бога, не умирает, он сохраняет свой род, оставляя на земле часть своей плоти и крови.

— Симона! — громко крикнул Морен, и девушка, вбежав, встревоженно спросила:

— Что случилось?

— Лети за вином, принеси несколько бутылок монбазияка, шампанского или чего достанешь, тащи рюмки и позови товарищей.

— Да ты хоть скажи, кто у тебя?

— Мальчик, великолепный мальчик…

А на самом-то деле великолепный ли он? — закралось ему в душу сомнение, когда ушла машинистка. В течение всей беременности Роз его преследовал страх, который он скрывал от жены. Его дед был от рождения хромоногим. И Шарль знал, что его собственная мать, когда он появился на свет, сразу же спросила: не хромой? Сейчас Морен снова вспомнил о своих опасениях. А вдруг это уродство передается по наследству? Роз быстро повесила трубку и не сказала, нормальный ли ребенок, она только сообщила его вес: три кило сто граммов. Какой же он крошка! В голосе жены Морен уловил какую-то неуверенность… С нею все в порядке, раз она сама с ним разговаривала, но что с ребенком? А вдруг он урод? Или слабенький и не выживет?

Морен снял трубку.

— Барышня, прошу вас Париж… Срочный вызов… Да, скорее, как можно скорее.

Его соединили еще до возвращения Симоны.

— Алло! «Васильки»? Я бы хотел поговорить с Ирэн Фурнье… Нет, нет, она у вас — в палате, где лежит Роз Морен… Вы говорите, только что ушла? Догоните ее, прошу вас… Алло! Ирэн? Это ты? Ты видела ребенка?.. Он здоровый?.. Это точно?.. Спасибо… Просто мне пришло в голову… я тебе потом объясню… Ты правду говоришь?.. Да, послушай, купи цветов, самых красивых, и отнеси их моей жене, купи роз… Ты слышишь?..

Их разъединили.

— Черт побери! — воскликнул Морен, кладя трубку. — Я забыл сказать, что приеду завтра.

Пришли товарищи, они шумно поздравляли Морена, обнимали его, целовали, хлопали по спине, и кабинет наполнился радостными возгласами.

* * *

В Палисаке, послушавшись доктора Сервэ, муниципальный совет предложил населению собраться у мэрии. Мэр, радикал, колебался, но Сервэ настоял на своем.

— Ну чего вы опасаетесь? Ведь почетный председатель вашей партии первым подписал воззвание, которое я вам сейчас показывал. Неужели вам этого мало?

— Циркуляр префекта категоричен: никаких демонстраций.

— Но если мы вынесем единогласное решение, префект бессилен.

— Можно распустить муниципальный совет.

— А что мы на этом потеряем? Выберут снова нас, и мы станем только сильнее.

В Палисаке, как и во всех 39 тысячах общин Франции, был свой памятник погибшим. Скульптура из гранита изображала длинноволосую женщину. Она скорбно припала к каменной плите, опустив букетик, который держала в руке. К длинному списку жертв первой мировой войны гравер добавил имена жертв последней войны: убитых на фронте и в макИ, замученных в концлагерях, пропавших без вести, военнопленных. В городке не было человека, который бы открыто выступил против демонстрации.

В тот момент, когда кончалась церемония в Перигё и демонстранты расходились по домам, в Палисаке люди несли цветы к памятнику погибших, и так было во всех городах и деревнях страны…

Жан Сервэ гордился успехом демонстрации, это было в основном дело его рук. Школьный учитель, продлив утреннюю перемену, построил детей по обе стороны памятника и сам занял место среди официальных представителей городка. На площадь пришли мэр в праздничном костюме, опоясавший свой могучий живот трехцветной лентой, и все городские советники. Пораваль явился в офицерской форме, украшенной крестом Почетного легиона и военными медалями. По установившейся в Палисаке традиции две девушки возложили трехцветный букет. Знамя держал старейший житель города, еще крепкий старик, участник войны 1870 года. Не было ни речей, ни пения. Раздалась барабанная дробь, и толпа, стоявшая на площади и вдоль тротуаров, молчанием почтила память погибших.