Весенняя путевка

Пока я видела только две улицы. Они обе чистенькие и довольно интересные, потому что какие-то не совсем как у нас. И надписи не русские, а иногда русские, и все-таки вроде немножко заграницы...

Выполняя принятое обязательство, докладываю: бок у меня не болит. Когда я про него забываю, он совершенно ни чуточки не болит. А когда вспомню и прислушаюсь, он тихонечко начинает похныкивать, наверное, тоже вспоминает прежние обиды, как ему было больно.

Вот все мои впечатления и наблюдения.

Следи за собой как следует, не забывай, какой ты легкомысленный.

Помни: каши, картошку, фазанов, стерлядок и прочее, что ты там без меня будешь себе варить, надо начинать готовить заранее, когда еще совершенно не хочется есть. А не как некоторые: оголодают и тогда второпях бегут покупать. И едят недоваренное.

Целую тебя, мой миленький, в твою окладистую бороду, которую ты когда-нибудь соберешься отрастить.

Остаюсь твоя внучка, дочка, а также старая бабка - Лина.

Сердечный привет Тюфякину. Л.".

На другой день дождь шел с самого утра и до темноты. Нахлобучив капюшон своей непромокаемой недурно промокавшей курточки, Лина поднялась на дюну и постояла там, засунув руки в карманы, поеживаясь, глядя на море.

В море было так же пустынно, как в небе. Все - небо, дождь и море - в сырых сумерках сливалось в серую скучную пелену, и неуютно было на это смотреть и думать, что она тут одна и до дома так далеко.

Она вернулась в комнату. Две соседки от скуки стали рано укладываться в постели, а третья, Тоня, оживленно улыбаясь, взбивала гребешком кудряшки круто завитых волос, то и дело нагибаясь к низко подвешенному зеркальцу.

- Опять в полет готовится, - сквозь зубы пробормотала Сафарова, расправляя на плечах свой пиджак мужского покроя, который носила поверх пестрого крепдешинового платья.

Тоня улыбнулась своему отражению, отошла от зеркала, достала из-под кровати туфлю, надела и, усевшись на край кровати, задумчиво стала ее рассматривать, поворачивая на все стороны.

Немного погодя она вдруг радостно сказала:

- А, подумаешь, черт с ними, с туфлями! - быстро надела вторую, встала и лихо притопнула.

- Опять до ночи, - сообщила своей подушке Сафарова.

- Опять! - ласково согласилась Тоня и отодвинула оба шпингалета на окне. - Пожалуйста, не закрывайте, если вдруг я опоздаю.

- Ах, если вдруг? - ядовито повторила Сафарова и насмешливо фыркнула в подушку.

Тоня рассмеялась как-то без улыбки, с неприятным выражением. Странноватое у нее было лицо: ни молодое, ни пожилое, скорее рано зачерствевшее, огрубевшее, с жесткими запятыми морщинок около уголков губ.

Стоя перед зеркальцем, она невозмутимо спокойно затягивалась лакированным пояском и насмешливо поддакивала Сафаровой, которая все цеплялась, заходила с разных сторон, чтобы как-нибудь втянуть ее в словесный поединок - спор, склоку, а то и скандал, который в плохую погоду, когда деваться некуда, а спать еще рано, некоторым заменяет и кино, и книги, и телевизор.

Лина не стала дожидаться, состоится ли представление, и вышла на веранду. Там отдыхающие стукали костяшками домино, болтали, сидя рядком на длинных скамейках.

Скоро вышла Тоня в плаще и встала, прислонясь к косяку двери, за которой виден был все тот же дождь и мокрая зелень под фонарем.

"Какое упрямое, угрюмое, скучное, скуластое лицо, как много лет невеселой жизни нужно, чтоб так привычно застыло оно, остановилось на таком недобром, безрадостном выражении", - думала Лина.

Рядом раздались крики, взрывы хохота, треск. Лина обернулась, оказывается, это всего-навсего закончилась партия в домино. Снова посмотрела туда, где стояла Тоня, с изумлением увидела, что с той что-то случилось, точно ее что-то толкнуло, и лицо ее проснулось от тупого сна, зажило своей жизнью. Точно распахнуло глухие ставни комнаты прямо из темноты в солнечное утро.

Вот такой она была, наверное, когда-то прежде, девушкой, скуластенькой, с узенькими веселыми глазками, с несмелой, а все-таки ждущей улыбкой некрасивой девушки.

Тоня медленно спустилась с крыльца и вышла под дождь. Под фонарем, ожидая ее, стоял человек в неловко, прямо нахлобученной, видимо праздничной, шляпе, в помятом плаще. Лицо у него было смуглое. Не курортного загара, а такого, какой бывает у тех, кому много приходится работать на открытом воздухе. Он старался не смотреть на Тоню, застенчиво полуотворачиваясь, и даже косился вбок, но по тому, как он как-то весь прояснялся и светлел при ее приближении, видно было, до чего он рад. И что он радоваться-то как следует не очень привык, может, вот сейчас впервые в жизни ему это достается.

Выглянув с веранды им вслед, Лина с изумлением увидела еще раз Тоню в свете дальнего фонаря: гибко опираясь на руку своего быстро шагавшего спутника, она вприпрыжку через лужи шла, пританцовывая на ходу.

Поздно вечером, лежа в постели, Лина все время думала, как к этому отнестись: осудить? Высмеять? Отвернуться с пренебрежением? Разве любовь это не молодость, легкость, ну хотя бы изящество, если уж не красота? И ничего не могла решить.