Веселый солдат

Вот и перед ним у бабки с дедкой вина постоянная. Всевечная вина перед его рано угасшей матерью и давняя вина перед первенцем. Ныне ей, Лидочке, было бы уже за пятьдесят…

Я сам сделал из поперечинок и ножек выброшенного в сарай стола крестик. Жена сшила «красивый наряд» покойнице, из марли, собранной бориками, сшили капорочек. Домовинку грубо вытесал папаша, узлом завязали на мне полотенце, взял я под мышку почти невесомую домовинку и понес на гору. Сзади плелись жена и папаша, с крестиком и лопатой на плече. Когда зарыли девочку в землю, Семен Агафонович, опершись на лопату, сказал:

– Ну вот, Калерия, Вася и Лидочка при месте… и нам тут лежать. – В бороде его дрожала слеза. Он был скуп на слезу и щедр на тихую ласку. Ни разу в жизни он не ударил никого из детей, ни разу не обматерился, а меня звал ласково – варнаком…

Поминок по девочке не было. Ничего не было. Даже хлеба на ужин не осталось. Карточка-то хлебная одна на двоих. Как легла жена с дочкой в больницу – карточки у нее забрали…

Сварили картошек, круто посолили, молча съели. Легли спать. Жена в темноте мокро шмыгала носом, но не шевелилась, думала, что я сплю. Утром мне на работу, на тяжелую. Но нос-то у нее каков! Он уж шмыгнет так шмыгнет!

– Ты помнишь, я тебе рассказывал, как убил человека.

– То на войне. Фашиста. Не ты его, так он бы тебя…

– Какая хитрая! Какая ловкая мораль! Тыщи лет не стареет! «Не ты его, так он тебя…» А получается что?

– Лидочку мама твоя позвала… Ей там одиноко… много лет одиноко…

– Да-а, примета есть: нельзя называть ребенка именем погибшего. Они начнут искать друг друга.

– Вот и нашли…

Мимо нашей избушки загрохотал состав, протяжно и свирепо рявкнул электровоз. Избушка зашаталась, зашевелилась бревнами. С потолка в щели посыпалась земля, из старой печи, щелкая в плиту, выпадали крошки кирпичей и запекшейся глины.

Ох уж эта печка! Спасительница и погубительница наша.

– Господи, Господи! Мы и молиться-то не умеем. Прости Ты нас, родителей…

– Говенных!

– Зачем ты так? Мы-то разве виноваты?

– Виноваты не виноваты. Все виноваты! – не щадил я свою половину. – Татарин-сосед что говорит: «Сила нет, так не брался бы».

– Он это про похабное говорит.

– А мы вот все про святое. Зачем спасаться на войне? Рожать детей? Зачем жить все время на краю? Все время в обвале, нищете, голоде, страхе? Зачем?

– Не знаю. Живет и живет человек. А зачем? Спроси его – и ответить не всякий сможет. Вот наша семья… все боролась за выживание, надрывались в работе… и почти незаметно истребились…

– Истребили ее. Израсходовали, как сырье, как руду. Обогащение материала – так, кажется, тут у вас это называется!..

– Кабы обогащение. Кабы обогащение… Дети бы не умирали…

– Родители – слабаки. Вон у вас девятеро выросли, ни один не пал.

– Каких это усилий стоило папе и маме!.. Я только теперь поняла. Они крепкие были, а ты изранен. Я тоже вроде бы как контуженая. Спи…

– И ты успокойся и спи. И мне дай покой.

– Не будет нам с тобой отныне покоя… не даст нам покоя эта святая малютка. – Голос жены снова дрогнул, и вот-вот заширкает паровая лесопилка, зашмыгает этот знатный нос, втягивая слезы.

– Кончай давай! Ты видела, что делается на кладбище? Оно ведь при нас начато, и ему уже нет конца и края. Это в таком-то городишке… а взять по стране…

– Да-а, падает народ. Война ли подчистку делает, как папа говорит, последние травинки в вороха сгребает. Так он крестьянином и остался – все сравнения у него земные.

– Не народ падает. Падают остатки народа. Съели народ, истребили, извели. Остались такие вот соплееды, как мы с тобой.

– Кабы… соплееды… – Опустошенная горем, ослабелая от слез, жена засыпала, все ближе подвигаясь ко мне. Я ее обнял, придавил к себе. – Ты хоть… – Она не договорила, но я понял не первое ее предупреждение: мол, хоть на людях лишку не болтай, а то заметут такого дурака, сгребут с остатками народа в яму…

О том, что я очерствел, жена уже не говорила мне больше никогда.

Глава 21

После похорон девочки напало на меня какое-то тихое беспогодье: мне ничего не хотелось, разве что спать, все время спать.

Встряхнула было поездка ко крестным, где главный распорядитель дома, крестная, накрыла стол. Мы за ним попели и поплакали. Крестный проникся ко мне дружеством и подарил ружье, много лет уже бездействующее. Крестная подарила два ведра, одно из которых наполнила мукой, вилки, ложки, кружки, чашки эмалированные – в другое ведро.