Веселые ребята и другие рассказы

Еще на половине спуска я увидел обломки судна, потерпевшего здесь крушение в феврале. Это был бриг весьма значительной величины и водоизмещения; он лежал с переломанным хребтом, высоко над водой, на песке, в самом дальнем восточном углу, среди песчаных холмов, на отмели. Туда я направил свои шаги, но почти на самом краю торфяного болота, граничащего с песками, мне бросилось в глаза небольшое пространство, расчищенное от папоротников и вереска, на котором возвышался продолговатой формы, напоминающий очертание человека, низенький холм, подобный тем, какие мы привыкли видеть на кладбищах. Я стоял как громом пораженный. Никто ни одним словом не обмолвился мне о каком-нибудь покойнике или о похоронах здесь, на острове. И Рори, и Мэри, и дядя равно умолчали об этом; ну, она-то, я в этом был уверен, сама ничего не знала, но тут у меня перед глазами было неопровержимое доказательство этого факта — могила! — и я невольно спрашивал себя, что за человек лежит здесь? И нервная дрожь обдавала меня холодком. Как попал он сюда и заснул вечным сном в этой одинокой могиле, где покинутый и забытый будет ждать призывного гласа трубы в день Страшного Суда?

И в уме своем я не находил другого ответа, кроме того, который страшил и пугал меня. Несомненно, он был потерпевший крушение, может быть, занесенный сюда, как и погибшие моряки Непобедимой Армады, из какой-нибудь дальней, богатой заморской страны, а быть может, и мой соплеменник, погибший здесь, у родного ему очага! Некоторое время я стоял с непокрытой головой над одинокой могилой и сожалел, что наша вера не учит нас возносить молитвы за несчастных, погибших вдали от родины, чужеземцев, или, по примеру древних народов, воздавать внешние почести умершим, прославлять их подвиги или оплакивать их горькую участь. Я знал, конечно, что хотя его прах и его кости лежат здесь, в земле Ароса, и будут здесь лежать, пока не прозвучит труба Суда Господня, — бессмертная душа его не здесь, а далеко отсюда: или в светлой обители покоя и вечного блаженства, или в стране мучений, в аду. Но воображение мое вселяло в меня тайный страх; мне чудилось, что, может быть, он здесь, стоит подле меня, на страже у своей безмолвной, одинокой могилы и не хочет расстаться с этим местом, где его настигла его злополучная судьба. Глубоко удрученный, отошел я от этой могилы, но потерпевшее крушение судно было едва ли менее печальным зрелищем, чем одинокая могила. Корма торчала высоко над водой, выше гребней прибоя; судно раскололось пополам, почти у самой передней мачты. Впрочем, мачт уже не было, обе они сломались во время крушения. Нос брига зарылся глубоко в песок, а в том месте, где судно раскололось, зияла, словно раскрытая пасть, громаднейшая щель, через которую можно было видеть всю внутреннюю часть судна от борта до борта. Название брига наполовину стерлось, и я не мог сказать наверное, звался ли он в честь столицы Норвегии «Christiania» или женским именем «Christiana». Судя по конструкции, это было иностранное судно, но какой именно страны, этого я определить не мог. Оно было окрашено зеленой краской, но теперь краска эта смылась, полиняла и лупилась пластами. Тут же рядом торчала мачта, наполовину зарывшаяся в песок. Все вместе представляло тяжелую картину. Я не мог видеть эти обрывки канатов, еще уцелевшие кое-где, остатки снастей, у которых год за годом работали смуглые, сильные руки матросов, раздавались их голоса, смех, шутки и брань; не мог глядеть на эти трапы, по которым постоянно сбегали и вбегали живые проворные люди, делая свое привычное дело; не мог смотреть на белую фигуру ангела с отбитым носом, украшавшую переднюю часть брига, еще так недавно рассекавшую бурные, грозные волны, а теперь неподвижную, точно застывшую на века.

Не знаю, впечатление ли от погибшего судна, или от одинокой могилы настроило меня так странно, но только стоя здесь и опираясь на кучу разбитых досок, я невольно поддался чувству безотчетной, тихой грусти и мучительных сомнений, не знакомых мне до сих пор. Я болезненно живо почувствовал бездомность и беспомощность людей и даже таких неодушевленных предметов, как суда, когда они окажутся выброшенными на чужой им берег, и мне казалось, что извлечь пользу из такого несчастья неблагородно, что это недостойный поступок. И мои поиски затонувшего испанского судна показались мне теперь чем-то святотатственным. Но когда я вспомнил о Мэри, я снова осмелел. Дядя никогда не согласился бы на ее неразумный брак с человеком, не могущим обеспечить его дочь, — а она, я в том был уверен, никогда не решится на брак без его согласия. И тогда я уверил себя, что делаю это только ради Мэри, моей будущей жены, и невольно рассмеялся над своими тревогами и сомнениями при мысли, сколько времени прошло с тех пор, как плавучий чертог «Espiritu Santo» сложил свои кости на дне Сэндэгской бухты, и каким малодушием с моей стороны было бы считаться с правами собственности, столь давно пропустившими все законные сроки, и вспоминать о несчастье, давно позабытом и потонувшем во мгле веков.