Веселое горе — любовь.

Но если бы старики увидели мою голубятню из фанерных ящиков и стульев! Они, в лучшем случае, отвернулись бы от меня, покрыв несмываемым позором.

Значит, надо было срочно обзавестись голубятней. И мы построили ее по планам дяди Саши.

По его указке я закупил множество предметов, обременявших полки хозяйственного магазина. Тут были какие-то таинственные крючки, кольца, металлические пластинки, запоры и запорчики, стальные и веревочные сетки и даже зеркало. Зеркало, пояснил-дядя Саша, необходимо, чтобы видеть из окна наружную часть голубятни — загон.

Когда я пытался отказаться от иных железок и веревочек, старый слесарь сердился и намекал, что я еще не дорос до звания настоящего голубятника, и он, дядя Саша, зря со мной связался.

— Ну, ладно, дорасту, — пообещал я старику. — Успокойся.

Сооружение получилось у нас очень громоздкое, прочное, и дядя Саша заверил, что даже мои внуки, если они будут мальчишки, попользуются этой голубятней.

И вот я сидел на балконе и ждал одобрения.

Но мальчишки не шли. Вместо них явилась Марья Ивановна. Наш комендант. Вполне добродушная женщина, она сейчас почему-то была преисполнена грусти и сожаления.

— Сам участковый против, — сказала она. — Вид портится.

Сначала я онемел от неожиданности, но, собравшись с духом, попробовал защититься:

— Дорогая Марья Иванна! Голуби не могут испортить никакого вида. Они же красивы! Вспомните: молодые люди называют своих возлюбленных голубками. Не зря ведь!

— Мало ли как называют девушек, — не согласилась Мария Ивановна. — И кошечками. И солнышком. Я сама слышала. Так что же, теперь и кошек на балкон тащить?

Я был сражен наповал, и сердце продолжало биться только по привычке.

Тогда Мария Ивановна пожалела меня и проворчала:

— Ладно. Кого черт рогами под бока не пырял? Держите, если сам участковый не запретит.

Это уже была все-таки какая-то надежда. Проводив коменданта, я снова вышел на балкон и вскоре почти забыл о неприятном разговоре. Загородившись газетой, стал посматривать вокруг. Вот беда — ни одного мальчишки!

Но тут внизу кто-то остановился. Я чуть отодвинул газету и поглядел на незнакомца. У него было лицо, изрытое морщинами, и глубоко посаженные жесткие глаза. Мне показалось, я где-то видел этот взгляд.

Человек долго рассматривал голубятню, и, наконец, понимающе подмигнул мне:

— При своем дельце, значит?

По голосу я узнал человека. Окрестные мальчишки звали его Корягой, и он действительно походил на кривой суковатый пень, изъеденный временем. Коряга поторговывал козами, перепродавал старье. Иногда он заворачивал на голубинку, ведя на веревочке беглых охотничьих щенков. Свое дело Коряга-исполнял со страстью, с железным упорством кулака, зараженного мечтой о богатстве.

Не дождавшись ответа, он хитро усмехнулся и пробурчал:

— Ты не бойсь. Я те дороги не перейду.

Четверть часа под балконом никого не было, не слышно было ничьих шагов. Случайно бросив взгляд вниз, я очень удивился, заметив у палисадника маленького и совсем сухонького дедушку.

Прикрыв глаза ладонью, он рассматривал птиц и беззвучно жевал губами. Потом вдруг стал спрашивать, без всякого желания получить ответы:

— Твои голуби, сынок, простые или какие? А для чо они тебе?

И сам себе ответил:

— Стало быть, есть корысть.

Не успел дедушка скрыться за углом дома, как внизу появились незнакомые мальчишки и стали верещать:

— Продажные есть? Нет? Не надо. Гонять будешь? Нет? Не надо.

Ребята уселись в палисадничке и с полной ясностью дали понять, что никуда уходить не собираются.

Было время кормить голубей. Я налил в поилку воды, насыпал пшеницы в сковородку и прошел в комнату, чтобы не тревожить птиц.

В тот же миг внизу раздались улюлюканье, свист крыльев, крики мальчишек. Ясно: ребята выбросили в воздух своих голубей и подняли моих. Это было не такое уж пустое дело: потом я не досчитался молодой белой голубки.

В этом не было ничего удивительного и необычного. Хуже другое: на шум из своих квартир вышли почти все соседи. Они молчали, но я и без их слов довольно точно знал, что они хотели сказать мне.

На следующее утро я вышел на балкон уже без надежд на восторги и зависть. Надо было попоить и покормить голубей.

Внизу, отчетливо выговаривая слова, шла женщина в очках, в шляпке и с мужем. Это моя соседка. Она каждое утро проходит здесь, и муж еле поспевает за ней, держась за ее кренделем сложенную руку. Мне все казалось, что мужа она несет на своем локте.

Женщина громко говорила:

— Вот я — зубной врач и серьезный человек. Ты знаешь это, Владик,

— Да, да, я это знаю, — семенил словами Владик.

— И муж у меня тоже серьезный человек.

— Да, да, — без тени улыбки соглашался муж.

— Не у всех жен такие мужья, — тонко язвила зубная врачиха.

И дантистка, оборачиваясь, поднимала подслеповатые глаза на балкон, чтоб мне было окончательно ясно, кого она имеет в виду.

«Господи! — поморщился я про себя. — И зачем выдан диплом этой женщине? Ведь от нее — зубная боль только».

Вечером, вернувшись с работы, я вышел на балкон — и похолодел.

Внизу стоял милиционер в полной парадной форме и ястребом смотрел на меня.