Веселое горе — любовь.

Паша плюхнулся на конек голубятни, поджал ноги и закрыл глаза. Он смертельно устал. С него текла вода, перья стояли торчком, и весь он походил на жалкую маленькую мокрую курицу. Но мне в эти секунды, честное слово, показался красавцем.

Подумать только: неодолимое чувство звало его к дому, властно вело вперед через дождь и туман, к родной голубятне.

И он пробился через все, он пришел.

Совсем стемнело, когда явилась Маша.

— Ну, вот что, старые морские волки, — сказал я. — Если ваши голуби прилетят ночью, разрешаю их тащить ко мне немедля.

И с победным видом покинул балкон.

Весь следующий день мальчишки носили ко мне голубей. Было принесено девятнадцать птиц. Три голубя потерялись в пути.

Вечером я велел одному из ребят позвать всех участников спора. Я сказал им:

— Ребята! Мне нечем кормить ваших голубей. На такую прорву у меня не запасено пшеницы. А покупать — капитала не хватит. Забирайте их себе.

Тут я не удержался — и с моего языка слетел вопрос, который мог испортить все дело:

— Так чьи голуби, ребята, все-таки лучше?

Но старые морские волки, потрясенные небывалым благородством победителя, не задумываясь, закричали во все горло:

— Паша и Маша, дядь!

ЗОЛУШКА

Золушка была самой обыкновенной породы. Вроде дворняжки среди собак. Дядя Саша не особенно церемонился с ней и гонял почти без отдыха.

— Пусть зарабатывает себе на хлеб, — сурово философствовал он.

И красно-рябая птица, прощая мелкие обиды, честно отрабатывала свое зерно. На кругу она набирала крайнюю высоту; уходя «в точку», никогда не присоединялась к чужим стаям. Если ее выпускали вдали от дома, — быстро и точно шла к себе.

Ей, видно, все-таки нравилась новая жизнь. Кормили здесь почти всегда аккуратно, жилье было вполне сносное. И что особенно важно — никогда не тискали за пазухой или в кулаке, как это бывало у ее старого хозяина. Дядя Саша купил Золушку у бритоголового мальчишки, умевшего с величайшим добродушием выматывать из голубей все силы.

Птица прожила у старого слесаря год, и за это время прочно привыкла к новому дому. Среди ту́рманов, почтарей, монахов она казалась бедной родственницей в кругу очень важных особ. Знатные родичи мало внимания обращали на эту «простушку», почти не замечали ее, предоставляя Золушке право выполнять самую черную работу.

И она делала эту работу всегда терпеливо и с любовью, как Золушка в сказке. Если к дяде Саше являлась компания разновозрастных голубятников поспорить, чей голубь ходит быстрее, то старик, жалея дорогих породистых птиц, забрасывал красно-рябую. И она исправно выигрывала спор. Если на кругу появлялся чужак и надо было дать «тряску», то есть подкинуть кого-нибудь из голубей в воздух, чтобы бродячий незнакомец опустился с ним во двор, в ход шла та же Золушка.

Чуть не каждое воскресенье дядя Саша совал голубку в садок — фанерный ящик, привязанный к багажнику велосипеда, и вез ее на базар. Старик продавал красно-рябую не торгуясь, твердо зная, что она поспешит домой, как только ее развяжет новый хозяин.

И она, действительно, всякий раз возвращалась в зеленый домик и скромненько усаживалась на самой дальней и неудобной полочке, отведенной ей под жилье.

Дядя Саша даже не купил Золушке голубя, чтобы ей было веселей и чтобы она не чувствовала своего одиночества.

Как-то к слесарю заглянул мальчишка — бывший хозяин птицы.

— Ну, как моя — живет? — больше для приличия спросил он, цепко осматривая важных обитателей голубятни, сидевших на коньке крыши.

— Хм, — высокомерно улыбнулся мой сосед, — ты когда-нибудь слыхал, чтоб у дяди Саши птица уходила?

И хотя все окрестные голубятники хорошо знали, что именно у старого слесаря этот грех случается весьма часто, мальчишка покрутил головой и даже вздохнул:

— Что ты, дядя Саша...

Однажды на кругу появился чужак редкого светло шоколадного цвета. Дядя Саша вырвал красно-рябую из гнезда и швырнул ее вверх. Но в этот раз она почему-то не пошла в лёт. Может, ей нездоровилось, а может, хотела пить или есть, только «дворняга» сложила крылья и села на голубятню.

Чужак уходил. Тогда дядя Саша схватил длинный гибкий шест, которым он поднимал птиц и сгонял их в голубятню, — и ткнул в направлении красно-рябой.

Обычно она стрелой уносилась в воздух, прежде чем конец шеста успевал приблизиться к ней. Но теперь не тронулась с места, — видно, все-таки была нездорова.

Удар пришелся ей в правое крыло, и красновато-белый взъерошенный комок упал к дверям голубятни.

Дядя Саша подбежал к Золушке и взял ее в ладони. Птица мелко дрожала, сердце у нее билось часто-часто, как маятник стенных часов, с которого сняли грузик.

— Что — больно, дурочка? — спросил старик, поглаживая голубку по спине.

Но, заметив, что я укоризненно смотрю на него, круто перешел на обычный тон:

— Ничего, до свадьбы заживет. Не велика принцесса...

Голубка хворала около месяца. Она одиноко сидела на своем месте, уткнув голову в грудь, редко сходила есть и пить и всякий раз, когда дядя Саша пытался взять ее, пугливо забивалась в дальний темный угол.