Веселое горе — любовь.

— Тебе это не составит труда. Подъезжая к дому, остановишь машину, заложишь записки в портдепешники и бросишь почтарей в воздух. Вот папиросная бумага для записок. Ты поставишь в каждой из них только одно слово и одну цифру: пункт и время выброски.

— Ладно, — усмехается Гаврила Иванович и несет садок с птицами в кабину. — Все будет сделано, как надо.

За четыре поездки Гаврила Иванович выпустил вблизи своего города двенадцать птиц моей голубятни. Восемь почтарей вернулись, покрыв расстояние в триста с лишним километров. Вьюн, Орлик и Незабудка сели на летик голубятни через шесть часов после выброски. Последняя, восьмая птица шла к дому двое суток. И только четыре голубя не сумели отыскать родину или погибли в когтях хищников.

Потери эти сравнительно небольшие, и я, возможно, не стал бы о них вспоминать сейчас, спустя два года, если бы не одно обстоятельство.

В числе затерявшихся птиц, изменивших родному дому и жене, был Буран. Белый могучий дракон, с почти вертикальной посадкой тела, с шишковатым клювом и большими окологлазными кольцами, он считался признанным вождем многочисленного почтового племени.

Буран родился у меня в голубятне — и все долгие семь лет жизни неизменно оставался верен ей.

Жена Бурана — синяя почтовая птица Незабудка, и один из сыновей голубоватый Вьюн — были слабее мужа и отца, но и они исправно шли с нагона, покрывая в среднем по шестьдесят километров в час.

Почтарь верно и нежно любил жену, и она ему всегда отвечала тем же.

Передавая Гавриле Ивановичу садок с птицами, в числе которых находился и Буран, я был совершенно уверен в благополучном возвращении почтаря.

И вот — Незабудка пришла. Вьюн — тоже, а Буран — глава семьи и лучшая птица голубятни — пропал.

Погибнуть он, надо полагать, не мог. В наших местах, да и то только в горной их части, на огромном пространстве в две тысячи квадратных километров, замечены всего две пары соколов-сапсанов. Ястребов-тетеревятников в степной зоне нет, они лесные обитатели. Правда, в предгорных равнинах уральского юга попадается степной кречет — балобан, но этот редкий сокол питается главным образом грызунами.

Весенняя охота в те годы была запрещена, и Буран не мог попасть под глупый выстрел неразборчивого человека. Браконьер не стал бы себя выдавать пальбой по голубю.

Что же случилось с Бураном? Заплутался? Едва ли. Если бы ему изменило всесильное чувство ориентации, почтарь просто пошел бы за женой и сыном, не бросил их.

Так что же? Оставалась только одна верная догадка: Буран был в ту весну нездоров и я не заметил этого. Где-то, может, вблизи места выброски, а может, на пути к дому, он почувствовал слабость, отстал от жены и сына и опустился на чужую голубятню.

Вероятно, его связали или «посадили в ре́зки» в одной из многочисленных деревенских голубятен. Однако редкий сельский птицелюб станет держать почтаря в плену больше двух-трех месяцев.

Но прошло полгода, еще полгода и снова столько же. Бурана не было.

«Он все-таки придет, — убеждал я себя. — Он придет, непременно придет. К жене. К дому».

И понимал, что эти заклинания — не уверенность, а только сильное желание.

С момента пропажи минуло два года. Пора уже было проститься в душе с белым драконом и принудить себя вытеснить его из памяти. А вот — поступал напротив.

Незабудка тяжело переживала свое несчастье, тосковала, устраивала в одиночку гнездо, но так и осталась вдо́вой, беспарной птицей.

Шло пролетье, весна уже слетала с земли, третья весна без Бурана.

В ту пору мне понадобилось поехать в город, где жили Гаврила Иванович и Матвей Иванович. Значит, окажусь рядом с тем местом, где застрял Буран. А не попытать ли счастья? Не поискать ли птицу?

В конце концов был принят рискованный и нелегкий план, единственный план, который, как мне казалось, сулил удачу. Семь бед — один ответ. Попробую!

И я уехал в южный город своей области не на поезде, а на попутном грузовике.

В кабине, рядом с шофером, было свободное место, но я попросился в кузов, и водитель удивленно пожал плечами: триста километров в кузове — все гайки в организме развинтиться могут. Но на войне я закрутил эти «гайки» накрепко, — и не боялся тряски.

Забравшись в кузов, бережно поставил поближе к кабине сетчатый ящичек, уселся рядом и подмигнул птице:

— Поищем мужа, Незабудка? Вместе способнее.

И вполне довольный — затрясся на старом, насквозь пропыленном грузовике.

В каждом крупном населенном пункте я уговаривал шофера поразмяться и во время этих разминок забега́л к деревенским голубятникам, пристально вглядывался в небольшие стаи, ходившие невысоко, на кругах.

В стаях нередко попадались белые птицы, но ни одна из них не походила на Бурана. Почтарь на крыле был вдвое больше почти любого гонного или декоративного голубя. Да и очертаниями он сильно отличался от них.

Так доехали почти до конца пути.

Мы пересекали железную дорогу на станции Буранной, когда я увидел в небе кучку голубей, шедших на большой высоте. Одна из птиц, белая и крупная, ходила в голове стаи.