Веселое горе — любовь.

— Ты головой не качай. Мне не чин нужен был, не богатство. Но так думаю: дуракам везет только в поговорках. В жизни удача — умным и волевым людям.

Она внезапно рассмеялась:

— Видишь, — блузка пролиняла насквозь, и некрасива я, как смертный грех. А ведь любили меня, до беспамятства даже. И никто не сказал мне: ветром служишь — дымом заплатят. А своего ума не хватило. Но об этом после...

Она неловко поправила блузку под ватником, и я заметил, что пальцы у нее дрожат.

— Широко я жила, бездумно, — продолжала женщина рассказ. — Где-то у края города копал кто-то котлованы под домну, охал, обрушивая скалы, динамит, и кто-то с кем-то соревновался за индустрию и собирался потягаться с Америкой. И все шло мимо меня, и было мне оно не то, что чужое, а вот такое, без чего просто можно прожить.

Отец мой и мама в ту пору уже старичками глядели, и была у них такая мысль: хоть и помучились на своем веку — не беда; пусть дочь поживет себе в утеху. И баловали меня безобразно, ни в чем не перечили мне и от работы заслоняли.

Ну вот, так и жила. Легко, просто. И не берегла себя. Знала: будет муж, и возьмет меня такой, какая есть, а не то многие другие переступят ему дорогу.

Веселые такие пирушки были и пикники за городом, и прогулки на лодках к зеленым глухим островкам в бескрайних наших озерах.

И сияла всей моей жизни одна мысль: не надо жалеть ласки, и тебе не пожалеют ее. А там — как бог даст.

Нет, я понимала: это не любовь. Но разве нельзя без любви? Будто уж без нее не бывает счастья?

Больше других мне нравился работник уголовного розыска Прошка Силкин, веселый красавец — русые кудряшки по всему лбу. Никогда не врал мне, что женится, а просто был счастлив со мной, и я — с ним.

Только спрашивал иногда с любопытством:

— Или мало тебе меня одного, Таня?

Я смеялась:

— Тебя неделями не бывает, Проша. За ворьем гоняешься. А мне одной никак нельзя, скука меня ест, одну.

Как-то сидели мы с ним в парке, на травке. Смеркалось. И внезапно стало плохо у меня на душе. Вот знаете — случается иногда так, будто без всякой причины.

Поглядела вокруг — и вижу: стоит за кустом Васенька, скучный такой и вялый совсем. Стоит и молчит.

Встали мы с Прошей и ушли.

Я потом еще много раз замечала: ходит за мной Васенька по пятам и глаз не сводит. И маленько жалела его, и даже хотелось, чтоб посмелей был. Только забывала быстро — не две жизни на веку все же... А с ним... какое же с ним веселье?

Старуха тяжело поднялась, заковыляла куда-то в сторону и вернулась с охапкой мелко поколотого саксаула. Со старческой аккуратностью сложила кусочки дерева в костер, села на свое место и вдруг широко развела руки:

— Васенька-то оказался не конторщик и не техник. Художник. «Ну, маляр какой-нибудь, — подумала я, — из тех, что рекламы в кино малюют».

Однажды мы с небольшой компанией уехали на остров. Прошки не было, но и без него я не скучала. Пели песенки под гитару, играли в фантики и целовались.

И видим внезапно: лодка к острову едет. Я подумала: Проша.

Оказалось, нет: Васенька пожаловал. Выскочил из лодки — и прямо ко мне. Вид у него такой, точно перед казнью проститься пришел.

Стал около меня бледный, глаза, представь себе, жаром горят. Говорит:

— Мне с вами, Таня, без посторонних говорить надо.

— А тут все свои. Говорите здесь.

— Хорошо, — отвечает, и еще больше побледнел. — Вот что я вам скажу, Таня: пойдете замуж? А теперь жду ваш ответ.

Я была в ту пору бездумно счастлива, а когда счастья много — оно дешево. И еще: не умела говорить людям худое мягко, чтоб не ранить, не рвать душу.

Васенька выслушал отказ, покорно покачал головой, сел в лодку и уехал.

Шли года. Старики мои умерли, и никто не подсказал: подумай о семье. Никто не попрекнул бездельем, не выругал: время-то потом не повернешь назад.

Я жила нескучно и не замечала, как старею. Все еще чувствовала себя девочкой, а время, будто крот, слепо делало свое дело, как оно делало его тыщу лет назад и будет делать тыщу лет спустя.

Старуха невесело ухмыльнулась:

— Ну, это я тебя вроде разжалобить хочу. На слезное потянуло...

— Да нет, отчего ж? Продолжайте.

— Ладно уж, дотяну до конца. В ту пору, о которой речь, мне было уже далеко за тридцать. Растолстела, красоту свою распылила по мелочи. И не замечала ведь ничего!

По-прежнему вкалывала высокие костяные гребни в косы, одевала короткие платья, но однажды увидела в большом зеркале глупую и надменную бабу — и охнула, ей богу!

Да и мужики-то от меня отстали. Прошка давно оженился, отвернул от компании, да и все другие сверстники были женаты.

Скажу тебе коротко: заторопилась я, искала себе мужа, сначала хорошего, а потом — какого-нибудь. И не нашла. Что делать?

И тогда вот вспомнила о Васеньке и ухватилась за эту память. Ведь он один любил истинно — и не забудет меня!

Где же искать его? Может, там, где продают картины?

В художественном салоне сказали: уехал в Москву. И добавили, что скоро вернется. Не потому, что семья ждет — нет семьи, а потому, что срочная работа.

Я оставила записку о свидании, и казалось: душа воскресла. Он любил и любит только меня одну. Так просто не остаются холостяками.