Весь Валентин Пикуль в одном томе

Финикин носил в кармане орех-двойчатку на счастье.

— Я верю в свою судьбу, — говорил он.

— Валяй, верь, — отвечал ему Поскочин…

Джек Баранов шлепнул Колю по спине, прямо по гюйсу:

— Чего загрустил, философ?

— Я грустно-радостный, пишется через дефис, — сказал Коля. — Радостный, что иду на флот. А грустный, что расстаемся…

— Флоты разные, но страна одна — встретимся!

— Этот вопрос остается для нас открытым, — отвечал Поскочин. — Не будем, ребята, забывать, что мы разъезжаемся не по домам из пионерлагеря. Мы едем сражаться, и правде надо смотреть в глаза… Все после войны мы собраться уже не сможем!

Двери навигационного класса, где заседала комиссия, вдруг распахнулись, и в коридор выглянул незнакомый капитан второго ранга.

— Товарищ Финикин… есть такой? Прошу в кабинет.

Сжимая в кулаке орех-двойчатку, Финикин исчез.

— Первый блин жарится, — заметил Артюхов.

Надзирательный «глазок» был предусмотрительно забит деревянным клином, чтобы юнги из коридора не могли подсматривать за своими товарищами. Игорь Московский приник ухом к скважине замка.

— Что там? — теребили его. — О чем говорят?

— Рыжий что-то о климате им вкручивает. Тепла ищет.

— Что он хоть просит-то у комиссии?

— Подлейшим образом на здоровье свое жалуется…

— Мерзавец! — озлобился Артюхов. — Ему, сквалыге, в Сочи да Пицунду хочется, а сам из трояков не выгребался.

Весь в мелком поту, будто уже опаленный южным зноем, из класса вдруг мешком вывалился в коридор ослабевший Финикин.

— Труба, — сказал он, прислоняясь к стенке.

— Какой флот достался тебе?

Финикин с трудом отклеил себя от стены.

— Каспий, — вздохнул он, — еду в Астрахань.

Поскочин даже завыл:

— У-у-у, пыли там наглотаешься, как на вешалке!

Артюхов сунул к носу Финикина здоровущий кулак.

— Домудрился? Хотел где потеплее, чтобы ватных штанов не таскать? Вот и заблатовался в самое пекло. Будешь с канонеркой торчать в Кара-Богазе, куда воду из Красноводска танкером завозят…

Финикин молча пошел прочь… Это уже отрезанный ломоть.

— Все справедливо, — заметил Московский.

Выкликнули Артюхова, и через минуту он выскочил в коридор, сияющий, ликующий! Лез целоваться, нежничал:

— Есть Балтика! Даже не просил — сами назначили…

Федю в классе любили, и все радовались за него.

Вызвали Колю Поскочина, держали за дверями очень долго. Слышался смех членов комиссии. Юнги в нетерпении подпирали стенки.

— Наш философ потравить обожает… заболтался там!

Поскочин вышел в коридор удивительно невозмутимый.

— Выбор сделан вне моего влияния. Вы же знаете, я просить не стану… Комиссия сама решила за меня — на Север!

Савка расцвел и обнял его:

— Как это хорошо! Мы будем вместе…

— Ты же в комиссии еще не был.

— Но я уже решил, что на Север… только на Север!

От дверей объявили:

— Юнга Баранов, просим пройти в кабинет…

Джек вдруг весь сжался, напружинился.

— Любой флот! Только бы на подплаве…

С этим и скрылся за дверью. Юнги обсуждали его мечту:

— Подлодки — это фантазия, а насчет флота Джек выбирать права не имеет. У него махонький троячок по метео затесался. Гул голосов в аудитории вдруг прорезало тонким всхлипом.

— Никак разревелся наш Джек Лондоненок?

Баранов выбежал в коридор — весь в слезах.

— Тихоокеанский? — спросили его.

— Хуже, — отвечал он, горько рыдая.

— Так что же хуже-то?

— Записали на Волгу… А я так мечтал… Хана мне, братцы!

Подходили юнги из другой роты, спрашивали тихонько:

— Чего это с ним? Или умер у него кто?

— Да нет. Все живы. А его на речку запекли.

— Ох, бедняга! Пусть плачет. Может, море и выплачет.

— Да не верят слезам нашим. Им пятерки подавай…

— Жаль парня, — расходились чужаки. — Обмелел он крепко.

Росомаха увел Джека за собой, дал ему свой носовой платок.

— На реках, — утешал, — тоже войнища. А реки и в Германии есть. Вот Одер, вот Рейн… всю Европу проскочишь, а войну закончишь на набережной в Берлине, где Гитлер мечтал в лунные ночи!

— На чем проскочу-то? — убивался Джек, плача.

— На бронекатерах… на чем же еще?

— Я подводные лодки хоте-е-ел… чтобы мне погружаться!

Артюхов толкнул Савку к дверям:

— Или не слышишь? Тебя зовут.

Савка шагнул в аудиторию, представ перед комиссией.

— Ленинградец? — спросили его. — А кто там из родни?

Савка подробно рассказал про свою бабушку все, что знал.

— Отличник? — Офицеры за столом комиссии переглянулись, отложили Савкино личное дело в сторону. — Думается, что с этим товарищем осложнений не возникнет. Ему прямая дорога на Балтику.

— Нет! — ответил им Савка.

— Севастополь? — спросили его, улыбаясь.

— Не надо мне ни Кронштадта, ни Севастополя… Хочу Полярный! Пожалуйста, очень прошу, пишите меня на Северный флот.

— Учти, — отвечали ему, — что Ленинград ты сможешь повидать лишь после войны. Отпусков не будет, а флот в Заполярье очень грозный флот… Там тебе будет нелегко, даже очень трудно!

— Это я знаю, — ответил им Савка.

Через несколько дней ему встретился Аграмов.

— Хвалю! — сказал кратко. — Служа на Северном флоте, ты очень многое повидаешь. Больше, чем где-либо. Ты меня понял?

— Так точно.

— Гирокомпасы по-прежнему любишь?

— Даже еще больше.

— Иди.

— Есть!