Весь Валентин Пикуль в одном томе

Савка надеялся, что Фокин станет повторять фонарем прежний текст, запомнив это начальное «прошу». Но Фокин целиком перестроил фразу, и в голове Савки все перепуталось… Ратьер, жалобно мигнув, угас в руках доброго старшины.

— Эх, Огурцов, подвел ты меня. А я-то думал…

— Тройка! — прозвучало от стола комиссии.

Савка готов был сквозь землю провалиться.

— Расквасил ты нам все, — выругал его Московский.

Рядом шагал в строю собрат по несчастью Федя Артюхов.

— Прямо зубы стучат, — признался он Савке. — Завтра-то у нас морпрактика. Принимать будет сам Аграмов. По его книгам учились, ему же и отчитываемся. Стыдно, если срежусь.

Федя подарил классу на этот раз пятерку, сразу повеселел.

— Валяй и ты! — сказал он Савке. — Ничего не бойся.

В кабинете морской практики глядят со стен портреты русских флотоводцев. Пахнет матами и лаками, манильской пенькой; на фанерном стенде висят образцы самых сложных морских узлов. Под стеклянными колпаками замерли модели эсминцев, подлодок и славных фрегатов прошлого. Готовясь отвечать, под портретами вдоль стены уже стояли Джек Баранов — под Нахимовым, Финикин — под Ушаковым, а Савка со своим билетом укрылся под бородой Макарова.

— Кто из вас готов? — спросил их Аграмов.

— Юнга Эс Огурцов готов, — шагнул Савка к столу.

— Без подготовки?

— Без. Вопрос первый. Перечислите разновидности шлюпок, какие знаете, и в чем их основные отличия?

— Так. Прекрасно, — крякнул капитан первого ранга, посуровев.

Савке невольно вспомнилась школа. Сдаешь урок по Лермонтову, но смотрит на тебя не Лермонтов, а учительница, которая и сама-то Лермонтова в глаза не видела. А здесь сдаешь экзамен — и перед тобой сидит сумрачный, внушительный, грозный любимый автор твоих учебников. Савка лихо перечислил все баркасы, ялы, тузики, катера, вельботы, двойки, четверки и фофаны. Закончил перечень знаменитой на флоте шестеркой.

— Сколько шестерка берет людей на веслах?

— В тихую погоду до тринадцати человек.

— Второй вопрос!

— Есть второй! Где находится спардек и шкафут?

— Можешь не отвечать, — сказал Аграмов. — Это и любой котенок знает, где спардек, а где шкафут… Лучше подумай: каким способом корабль может избавиться от нарастания на корпус морских микроорганизмов, не прибегая при этом к захождению в доки?

— Надо завести корабль в реку или лагуну с пресной водой, попав в которую морские микроорганизмы отомрут сами по себе.

— Добро. Какой у тебя третий вопрос?

— Детский, — ответил Савка. — Каким способом крепится якорная цепь за корпус корабля?

— На детский вопрос дай недетский ответ.

— Есть. Существует выражение: «Трави до жвака-галса». Это значит, что вслед за якорем на глубину травится цепь во всю длину, а конец цепи посредством глаголь-гака намертво соединен с кильсоном корабля особым устройством жвака-галса.

— Добро. Зачем там вмонтирован глаголь-гак?

— Когда кораблю необходимо срочно освободиться от якоря, а нет времени для выбирания его с грунта, — ну, скажем, при внезапной бомбежке, — тогда глаголь-гак может быстро отдать цепь.

— Пять. Иди. — Аграмов повернулся к Финикину и Баранову. — Вы готовы?

А впереди еще метеорология, рулевое дело, маневренность и поворотливость корабля, служба погоды и времени, политзанятия. «Мне нужны только пятерки, — внушал себе Савка, — только пятерки!»

На одних «отлично», без сучка и задоринки, шел в классе впереди всех Коля Поскочин. Вечером в кубрике он «травил до жвака-галса» цепь своей бесконечной памяти. Сейчас его якорь подхватил с грунта забвения несчастную «Данаю»…

— …была очень красивая женщина. Она приходилась дочерью Акризию, но оракул Акризию предсказал, что он погибнет от сына Данаи. И вот Акризий, мужик подлый, заключил Данаю в темницу. Но о красоте ее уже прослышал Зевс-громовержец. Чтобы проникнуть в темницу, Зевс просыпался на Данаю золотым дождем. От Зевса она породила Персея, который совершил в жизни немало подвигов. Когда поганый Акризий услышал первый крик новорожденного, он велел Данаю с сыном заточить в ящик и бросить его в морские волны. Но волны прибили их к берегу, после чего отважный Персей отрубил башку горгоне по имени Медуза…

— Вот шкет! — удивлялся Росомаха. — Откуда ты это знаешь?

— Просто я любопытен. А книги читаю внимательно.

Вскоре он опять повесил в кубрике «Данаю», но уже другую.

— Что я вижу? — узрел ее остроглазый Кравцов.

— Тициана! — вздохнул Коля Поскочин. — Хотя рембрандтовская «Даная» мне нравилась больше этой.

— Ты погоди со своим Тицианом. Откуда здесь дама?

— Все та же Даная, осыпанная золотым дождем. Вы мне сказали, что рембрандтовскую нельзя. Чтобы я поискал другую! Вот я и нашел тициановскую. Согласитесь со мной, товарищ лейтенант, что в соловецких условиях это было нелегко…

Кравцов потянулся к картинке:

— Эту тоже нельзя. Поищи другую.

Коля ответил, что он поищет. Выбор у него большой: Данаю писали еще Боль, Госсарт, Корреджо, Блумарт, Караччи, Бланшар, Варикс, де Брейн, Каольварт… И лейтенант отступился:

— Жук ты порядочный! Тебе бы в архиве флота работать… Ладно. Пускай уж висит эта. А то найдешь… Черт тебя знает!

И все привыкли к «Данае». Что тут дурного?

* * *