Весь Валентин Пикуль в одном томе

— Прекратите! — вмешался в спор Росомаха. — А то и правда возьму и обоих вас закатаю на гауптвахту… Кончайте баланду! Дело ясное. Юнга Поскочин, ты зачем чужое хватаешь?

Бедный «философ» горчайше разрыдался:

— Сам не знаю… сладкого захотелось… не удержался!

Росомаха еще крутил в руках липкую банку.

— Держи сам! — и сунул банку Финикину. — Юнга Поскочин, а тебе известно, что воровать нехорошо?

— Известно… конечно же! — отвечал Коля.

— А если так, то, выходит, действовал сознательно. Это как понимать? Всяких там Кантов изучаешь, а к себе философски отнестись не можешь… Чего молчишь? Отвечай.

Явился с танцев Колесник — заснеженный, румяный.

— Что за ярмарка? — удивился он с порога.

— Да вот… вора нашли, — мрачно пояснил Росомаха.

Из класса Колесника надрывно взывали к честности:

— Заодно и перышко поищите. Писать человеку нечем!

Савка слышал, как Росомаха тихо сказал Колеснику:

— Мне этого Канта, чтоб ему ни дна, ни покрышки, честно-то говоря, позарез жалко. Лучше бы он, сукин сын, слопал варенье, а банку в сугроб закинул…

Шепотком отвечал ему Колесник:

— У нас на крейсере такого Финикина давно бы в гальюн сунули и воду спустили. Поскочин-то — пацан. А кто не тягал варенья у бабушки из буфета?

— Сравнил. Дома высекут — и порядок. А здесь из-за такой ерунды может кончиться плачевно…

Савке стало безумно жаль Колю, и никак не укладывалось в голове, что он может украсть.

— Коля, — спросил он, — зачем ты это сделал?

Тот поднял лицо — страдальческое, в слезах:

— Да не вор же я… Просто сладкого хотелось.

Росомаха велел юнгам отходить ко сну, но кубрик еще долго бурлил, по углам ожесточенно спорили. Гнев рулевых, как ни странно, был направлен в основном против Финикина с его банками.

— Хозяин! — с презрением говорили ему. — Если б не твои сласти, так и позора не было бы. Нашли, что прислать, родители — варенье! Лучше бы гуталину для сапог прислали или порошку зубного, чтобы бляхи драить.

— Чего вы на меня-то накидываетесь? Я разве украл?

— Провокатор ты! — было заявлено от Игоря Московского.

— Я провокатор? — изумился Финикин.

— А кто же ты еще? Расставил свои банки и лижет. То малиновое. То вишневое. То собачье. Вот человек и не выдержал. А кто его подначил, как не ты?

Финикин отбивался, как мог:

— По-вашему, я всех должен угощать? Вас двадцать пять едоков в классе. Да по другому «борту» еще столько же облизывается. Моим родителям на полсотни ртов не напастись.

— Давись сам, — отвечали ему юнги. — Только слопай поскорее и кончай эту канитель. Не порти нам настроение.

— Дневальный! — требовал Росомаха. — Гаси свет!

Один лишь Джек Баранов отмолчался в этих спорах.

— А ты что? — спросил его Савка.

— У меня на этот счет свое мнение.

* * *

В соседних классах радистов уже стала попискивать, как мышь в подвале, морзянка: та-ти-ти, та, та-та-ти, ти-та… Сначала робкая и сбивчивая, она все чаще взрывалась каскадами бравурных передач. Уже появились юнги-мастера, гнавшие количество знаков по секундомеру — все быстрее, все больше. Рота радистов, чтобы юнги не потеряли чуткость руки, была освобождена от тяжелых работ — валки леса, пилки дров и прочего.

Такая же морзянка проникла и в классы роты рулевых. Только здесь она беззвучно билась в пучках света. Старшина Фокин отщелкивал ее на клавишах Ратьера, и рулевые по проблескам фонаря хором читали слова, а потом и целые фразы:

— По пра-во-му бор-ту и-ме-ю бар-жу с топ-ли-вом…

Флажный семафор казался юнгам труднее. Допустим, дается «веди»: правая рука держит флажок горизонтально. Но при чтении сигнал виден читающему зеркально: для него флажок реет уже не справа, а слева. Фокин не спешил. Поначалу писал флажками простые обозначения: «вызываю на разговор», «понял», «не разобрал», «повтори», «передвинься», «не могу принимать». Затем старшина стал писать текст.

— Не бойтесь, буду давать медленно.

Класс рулевых загудел, прочитывая слова, и отдельные ошибки одиночек потерялись в общем правильном хоре.

— Како… он… рцы… аз… буки… люди… мягко.

Фокин дал отмашку «оканчиваю». Получилось слово «корабль». Быстрее всех выдал шестьдесят знаков в минуту Федя Артюхов. Фокин обрадовался:

— Ставлю тебе пятерку. Первая в вашем классе! — И добавил: — А сейчас открою один секрет, известный всем сигнальщикам флота. Мы никогда не разводим руки так широко, как это делает новичок, стараясь, чтобы его поняли. Смотрите, в чем заключается секрет стремительной передачи семафора…

Фокин стал писать. Но руки старшины при этом не разлетались в стороны, как это рисуют на картинках. Руки мелькали лишь впереди корпуса. Фокин сократил размах флажков, и движения его рук стали взрывчатократкими, напоминая жесты экспансивного человека при разговоре.

— Только так! — сказал он, окончив передачу. — Можно ставить рекорды, если уверен, что тебя поймет читающий. Издали-то даже сокращенные размахи рук читаются легко. Особенно — на фоне неба.