Весь Валентин Пикуль в одном томе

Шаги уходящих юнг слышны были еще долго. Потом настала цепенящая душу тишина. Один только раз донесся шумок от дороги — это, наверное, грузовик привез из кремлевской пекарни свежий хлеб к завтраку. Конечно, если ты родился и провел детство в большом, ярко освещенном городе, тебе жутковато очутиться одному в ночном лесу. Мало того, ты не костер палишь в пионерском лагере, а охраняешь склад боепитания. Чтобы придать себе бодрости, Савка с винтовкой обошел весь погреб. Знать бы, сколько он уже отстоял? Напрасно отказался взять часы. Отец достал бы себе другие, а Савке часы были бы кстати… Когда он вырастет, он заведет себе не карманные, а чтобы носить на руке — пусть все видят. От этих мыслей о часах мечты его потекли в будущее. Под неспокойным мраком ночи, в котором шум ветвей заглушался ропотом моря, Савка сладчайше грезил о тех блаженных днях, когда война закончится и он вернется домой героем. Вряд ли кому из его однокашников выпала такая судьба, как ему. Коля Претро остался в Ленинграде, в блокаде… выживет ли? Яшка Гриншпан эвакуировался из Ленинграда еще осенью, когда в булочных батоны продавали; теперь, наверное, сидит за партой в какой-нибудь алма-атинской школе. А где Наташка Сосипатрова? Где пухленькая Ниночка Плетнева? Небось отощала…

Страшный треск оборвал его мысли. Страшный — потому что он вмиг разрушил все видения. Стало ясно: кто-то сломал под ногой ветку. Савкина спина покрылась мурашками. Он вскинул винтовку — дырявую, без единого патрона.

— Стой! Кто идет? — окликнул точно по уставу.

Лес молчал. Может, показалось?

И вдруг Савка расслышал отчетливые шаги за кустами.

Это был шаг человека. Вот еще шаг…

— Стой! Стрелять буду!

Савка бросился в кусты, жестоко пронзая их черноту длинным лезвием штыка. Но вспомнил о сургучных печатях на двери склада и отбежал обратно, встав спиною к двери. Попробовал запугать криком:

— Стой, зараза, тебе говорят… Я же застрелю тебя!

Но кто-то невидимый и зловещий продолжал деловито обшагивать склад боепитания по кругу. Удивительная враждебность чуялась Савке в его спокойных, размеренных движениях. Сейчас юнга был слабой, беззащитной стороной. А противник вел себя так, словно заранее был уверен в своей неуязвимости…

«Может, подшучивают? Свои же ребята?»

— Здыбнев! Мишка… это ты? — тихо спросил он у леса.

Шаги замерли. Стало совсем тихо и страшно.

— Хоть бы один патрончик, — бормотал Савка.

Со штыком наперевес юнга снова кинулся на кусты, раня их острием штыка. Ему было страшно. Так страшно не бывало даже в блокадные ночи, когда дом, наполняясь пылью, ходил ходуном под бомбами; когда, лежа под одеялами. Савка слышал выстрел немецкого орудия, а потом отсчитывал, как метроном, до шестнадцати, после чего снаряд коверкал гранит Фрунзенского универмага.

Неуловимый кто-то был здесь, рядом. Савка заставил себя успокоиться. Что должен делать часовой в таких случаях? Дать знать своим. Но как? Телефона нет. И нечем выстрелить, чтобы поднять караул по тревоге. Часов тоже нет, да и неизвестно, сколько времени продлится этот поединок на одних нервах. Савка поступил на свой лад: вжался в двери склада, так что замок впился ему в спину, и, выставив оружие перед собой, замер.

— Вот только подойди, — шептал он. — Вот только сунься…

Он чувствовал, что из мрака за ним наблюдают чужие глаза.

А дальше произошло то, чего никак не ожидал Савка. Буквально в пяти шагах от него выбило из кустов хлопок приглушенного, но очень сильного выстрела. Выпорхнула голубая искра пламени, и в небо, прямо над складом, ушла зеленая ракета. Она погасла, после чего шаги человека пропали в отдалении. Замелькал фонарь разводящего — Здыбнев вел смену. Еще никогда в жизни Савка так не радовался товарищам.

— Замерз? — окликнули его юнги, подходя ближе.

— Вспотел даже.

— Чего так? Ночь-то холодная. Ниже нуля.

— А я… страху натерпелся, — сознался Савка.

— Страху? — хмыкнул Мишка. — Отчего?

— Ходили вокруг меня.

— Да брось! Наверное, корова. Колхоз-то рядом.

— Корову я бы признал. Но это был двуногий зверюга.

— Не ерунди! Корова…

Здыбнев сменил часовых и вместе с Савкой пошел обратно в караулку. Савка долго шагал молча, потом сказал:

— А знаешь, Мишка, корова-то эта ракету запустила…

Колеснику он сразу доложил о событиях во время «собаки».

— Почудилось? — не поверил старшина спросонья. — Кипяток вон там, накрыли подушкой. Попей чаю да ложись кемарить.

— Я лягу, — сказал Савка, раздергивая крючки шинели. — Да не заснуть. Он же под боком у меня ракету выстрелил в небо…

Из головы Колесника выбило сонную одурь.

— Вот как? Ну, ладно. Я доложу по команде, кому следует.

* * *

Острота ночного возбуждения не пропала и днем. Савка охотно делился со всеми своими переживаниями на посту. Охотников послушать было немало, и он бестолково рассказывал:

— Стою я, как положено. А он ходил, ходил, ходил…

— Кто ходил-то?

— Да этот… шпион, наверное. Вдруг как пальнет…

— В тебя?

— Нет. Прямо в небо…